— Пес не отвечает, — произнес Джо, разглядывая кофейную гущу на дне кружки.
— Он хороший пес. — Мэдди неуверенно взглянула на ворота во дворе. — Или ты боишься, что он сбежит на Юпитер?
— Он был со мной в сарае. — Джо взял свою тарелку, отнес к раковине и стал мыть посуду. — Когда я помыл доильный аппарат, то велел ему отвести стадо в загон, пока буду чистить коровник.
Мужчина с тревогой выглянул в окно. Погрузчик так и стоял напротив распахнутых дверей коровника, словно удерживая на месте гору навоза, соломы и силоса, громоздящуюся внутри наподобие пахучего реликта миновавшей холодной зимы.
Мэдди аккуратно отодвинула Джо и взяла с подоконника рацию:
— Боб, ответь. Прием. — Женщина нахмурилась. — Наверное, опять потерял наушники с микрофоном.
Джо поставил мокрые тарелки в сушилку:
— Я займусь навозной кучей. А ты не хочешь его поискать?
— Схожу. — Нахмуренное лицо Мэдди сулило псу неприятный разговор. Впрочем, нотации Боба не очень-то волновали — слова стекали с него, как с гуся водя. — Но сперва камеры. — Она включила старенький монитор, и на экране появились, сменяя друг друга, зернистые двоящиеся изображения сада, двора, навеса для сена, потом северный загон, восточный загон, пастбище, роща.
Она все еще возилась с системой наблюдения, а Джо уже снова уселся на сиденье погрузчика и завел мотор. На сей раз тот не стал кашлять черным дымом, и Джо, выгребая из коровника навоз и сваливая его в трехметровую кучу порциями по четверть тонны, сумел почти забыть о неприятном утреннем визите. Почти.
К полудню навозная куча была облеплена жужжащими мухами и распространяла невыносимую вонь, зато коровник оказался достаточно чист для завершающей обработки метлой и струей воды из шланга. Джо уже собрался было перевозить навозную кучу в бродильные чаны, вкопанные в землю у противоположной стороны дома, когда увидел идущую к нему Мэдди. Жена покачивала головой, и он сразу понял, что случилось.
— Боб? — еле слышно произнес он.
— Боб в порядке. Когда я уходила, он пугал ружьем козлов. — Выражение ее лица было каким-то странным. — Но эта ферма…
— Где? — спросил он, торопясь за супругой.
— Сидит в лесу у ручья. Как раз возле нашей ограды.
— Но ведь она не нарушает границ…
— Она пустила корни! Ты хоть представляешь, что это означает?
— Понятия не… — Джо недоуменно сморщился. — Ой!
— Вот именно. Ой. — Мэдди взглянула на сараи между домом и лесом в дальнем конце их участка, и если бы взгляд мог убивать, наглый пришелец оказался бы мертв тысячу раз. — Эта тварь собирается остаться здесь на лето, Джо, а потом вырасти до взрослого состояния на нашей земле. А помнишь, что она сказала? Помнишь, куда она собирается после того, как вырастет? На Юпитер!
— Вот гадина, — пробормотал Джо, когда до него начала доходить истинная серьезность ситуации, в которой они оказались. — Но сперва мы ей покажем, кто здесь хозяин.
— Да я не это имела в виду, — договорила Мэдди, но Джо уже направился к двери. Она посмотрела, как он шагает через двор, и покачала головой. — Почему я торчу в этой глуши? — спросила женщина, но печка не ответила.
От «Эрмитадж энда» до деревушки Аутер Чезвик по дороге четыре километра, и путь этот пролегает мимо заброшенных домов и полуразвалившихся сараев, заросших сорняками полей и поврежденных деревьями изгородей. Первая половина двадцать первого века стала суровым временем для британского сельского хозяйства. Даже отчаянным, если рассматривать ее в комбинации с уменьшающимся населением и, как следствие, избытком жилья. В результате, дожившие до сороковых и пятидесятых годов смогли выбирать себе обиталище из выпотрошенных останков некогда процветающих ферм и поместий. Они выбирали лучшие, заселялись в обветшавшие строения, засевали поля, пасли стада и отрабатывали навыки искусства «сделай сам», пока поколение спустя поместье, достойное богатого сквайра, не оказывалось в одиночестве возле запущенной дороги, где больше не ездили машины. Или, точнее, на это потребовалось бы поколение, если бы имелись дети, относительно жизни которых этот срок стало бы возможным измерить — то были последние десятилетия краха рождаемости, и те, кого в предыдущем столетии назвали бы «несознательными парами, не желающими заводить детей», ныне оказались в большинстве, намного превосходя по численности любые колонии «производителей». В этом аспекте своей жизни Джо и Мэдди оказались до скуки традиционными. Но не в прочих отношениях: кошмарные сны Мэдди, ее отвращение к алкоголю и любому обществу были отголосками службы женщины в миротворческих силах. Что же касается Джо, то ему здесь нравилось. Он ненавидел города, ненавидел Сеть, ненавидел все новое. Что угодно за спокойную жизнь…