Старик Терентьев, «люди» и полиция тем временем приблизились настолько, что шум шагов мог быть услышан.
Катя бросилась к ванне, открыла оба крана и другим прыжком кинулась запереть дверь на задвижку.
— Лена, отвори! — постучался старик.
— Барышня берут ванну.
— Что вам надо? — в свою очередь гневно крикнула дочь.
— Ничего, ничего, — забормотал старик. — Господа, дочь моя берет ванну, сюда войти нельзя…
— Тогда обыщем будуар и эту комнату, — отвечал чей-то голос.
— Пожалуйста, обыскивайте, — отвечал старик, — но только, право же, это вам показалось…
— Двоим, сударь, не могло показаться, а впрочем, мы для вашей же пользы, если вы сегодня будете обкрадены, а может быть, и более того… то на нас уже не пеняйте… Нужен самый тщательный обыск…
— Да, но там моя дочь берет ванну, стало быть, там уже не может быть никого, кроме ее горничной, — отвечал Терентьев.
— Конечно, не может быть, — произнес первый голос, но таким тоном, в котором слышались и насмешка, и сомнение.
— Открой им. Катя! Накинь на меня твой платок!.. Я потом возьму ванну…
И дверь отворилась.
Присутствующие увидели двух женщин, из которых одна была почти совершенно раздета.
Полиция, однако, приступила к осмотру, потому что, во-первых, всех поразило то обстоятельство, что на мраморном полу были видны два черных следа, очевидно сделанные сапогами, запачканными сажей. Следы эти впопыхах не заметили ни Катя, ни Елена Николаевна.
Во-вторых, в ванне было чуть-чуть воды на дне, что доказывало, что краны были только что открыты; в-третьих, камин и мраморная лежанка около него были холодны как лед, и вообще температура комнаты далеко не позволяла принимать ванну такой изнеженной девушке, какою была дочь миллионера Терентьева.
Один из производивших обыск заметил все это, сперва нахмурился, а потом невольная улыбка скользнула по его губам.
— Посветите-ка, нам надо осмотреть камин, не скрывается ли здесь кто-нибудь! — сказал он, еле удерживаясь уже от смеха и вполне подозревая уже не воровство, а романическую интрижку.
— В этом камине, — продолжал он, — может легко поместиться человек.
— Как человек? — спросил старик. — Как бы он мог сюда пробраться, не быв замечен моею дочерью?
— Я уж не знаю, — отвечал полицейский, — вы меня извините, но тот факт, что мы видели человека, влезавшего в форточку вашего дома по водосточной трубе, и потом эти вот два следа, очевидно не женских ног, наводят меня на странное соображение.
Терентьев изменился в лице, замолчал; один из понятых, со свечою в руках, влез в камин и, глядя наверх, сказал:
— Тут никого нет, но кто-то был… Посмотрите-ка!
Полицейский заглянул и увидел, что девственная сажа в трубе была испещрена следами пальцев.
— Неужели он вылез в трубу, пробравшись незамеченным по комнатам?
Взоры всех обратились на старика Терентьева, окончательно растерявшегося:
— Позвольте нам ключ от этой двери, тут, вероятно, есть ход вниз…
— Да, тут есть лестница! — смущенно забормотал Терентьев. — Дайте ключ.
— Ключ у Ивана, — сказал кто-то из слуг.
— А где Иван?
— Иван!..
— Иван!..
— Его нет.
— Сходите за ним!
Иван был найден и вернулся с Катей и с ключом.
У субретки лицо было совершенно спокойно, но зоркому взгляду полицейского оно тем не менее показалось подозрительным.
Когда открыли дверь и осветили лестницу, на желтой краске ее стен ясно были увидены всеми следы рук. Они шли до низу, после чего виднелись и на войлочной обивке обеих дверей внизу.
Сомнения не было, что таинственный акробат скрылся именно этим ходом и что ему способствовали две женщины, вышедшие из ванной комнаты. Вследствие таких соображений полицейский констатировал только факт и затем, вежливо раскланявшись с хозяином, вышел в сопровождении всех явившихся на обыск.
Проходя через будуар, полицейский не мог не улыбнуться, но, однако, он постарался сдержать улыбку своих молодых, едва прикрытых, усами губ и раскланялся с дочерью миллионера еще более почтительным поклоном. Старик, шедший в самой середине толпы, был очень жалок. Он был бледен как полотно, и губы его тряслись.
Иван Иванович Кустарников, высокого роста, крепко и красиво сложенный, всей фигурой своей производил впечатление чрезвычайной сметливости и энергии. Темные глаза его смотрели пронзительно и, как выражались о них, «выматывали из души самые сокровенные ее тайны».