Мужик зевнул другой раз.
— А паролю спрашивал?
— Не-ет. Запамятовал.
— Дура!
После к Сатане:
— Хто будешь?
— Не твоей пьяной башки дело.
Мужик поднял голову.
— Эге! Зубастай! Чего надоть?
— Сказал, не твое дело. Веди к Свистунову.
Мужик опять зевнул.
— А и впрямь. Афонаська, сведи-ка его к командеру.
Афонаська повел Сатану к одной из землянок. Перед землянкой Свистунова Афонаська высморкался и отер ноги о грязный снег. Вошел туда и вскоре позвал Сатану.
В землянке было полутемно и душно. Горела керосиновая лампочка. Свистунов лежал на походной кровати и, должно быть, только что проснулся. Голос у него был сиплый.
— Откуда?
— Из Среднина.
— Зачем?
— Письмо от Романо́вских привез.
Свистунов быстро вскочил на постели.
— От Романо́вских? От обоих?
— Конешно.
— Давай сюда.
Сатана снял шапку и вынул из-под пропахшей потом подкладки конверт, на котором стояло: «Свобода и революция. Свистунову». Свистунов читал письмо, быстро бегая глазами, и все время повторял: так, так, так… так… так-так… Кончив, он вскинул на Сатану бегающие глаза:
— А где ты их видел?
— Так они же ночевали у меня. А под утро нас и застукали. Все Гурда, чтоб ему кашей подавиться. Одного Романо́вского не то порешили, не то поранили. Другого живьем взяли. Не успел даже нагану из штанов вытащить. А я, как завидел неладное, схватил письмо, махнул в окно и давай бог ноги. Версты три бегом бег. Насилу отдышался.
— Что ж тебе Романо́вские говорили?
— Мне-то мало што. А вот промежду себя разговаривали.
— А ты помнишь, о чем они между собой говорили?
— Ну, да, помню. В другой уезд собирались. Говорили, что здесь набор плохо идет. Большевики да Гурда здорово мешают… Да, окромя всего, и налет подкузьмил.
Свистунов перебил:
— Ты говоришь, что ты из Среднина?
— Из него из самого.
— А где ты во время налета был?
— Я? В Стрижевскнх лесах. Охотился. К вечеру пришел.
— Что же мужики говорят?
— Не больно довольны твоими робятами.
— Гурда жив?
— Жив, подлец. Хорохорится.
— Чем же недовольны мужики?
— Говорят, коли злы на Гурду, так и разделывались бы с ним. А то наши здря пострадали.
— Кто же пострадал?
— Да так. Убили кое-кого.
— Много?
— Нет. Человек пять, не больше. Да я не больно все знаю. Сказываю, к вечеру пришел, не успел ни с кем и переговорить путем. А ночью — облава.
— Чем занимаешься?
— Охотничаю.
— Земля есть?
— Какая земля? Курицу выгнать некуда.
— Фамилия как?
— Андрюшка Сатана.
Свистунов вскинул голову и поглядел в упор.
— Это ты самый Сатана и есть? Как же! Романо́вские писали и так говорили. Что же раньше ко мне не приходил?
— Недосуг было. Да думаю, надо же кому-нибудь на селе быть да письма доставлять.
— Верно. Большевиков любишь?
— Како люблю! Вот они мне где, — и Сатана показал на затылок.
Свистунов засмеялся.
— Ничего. Мы им немало крови попортили.
Свистунов, молча, разглядывал Сатану. Вдруг он усомнился.
— Смотри, Сатана, если обманешь, — расстреляю. Ни одной минуты в живых не останешься.
— Зачем расстреливать? Мы и так на тот свет дорогу найдем.
Во время разговора Афонаська обогрелся и, сидя на пеньке в углу землянки, клевал носом. Сатана стоял, ухарски заломив заячью шапку на левое ухо, и все время сторожил сам себя, не сболтнул ли, часом, лишнего. Но все шло, как по маслу. И только когда Свистунов отпустил Сатану, он понял, чего стоило ему это первое испытание и чего это еще будет стоить.
Когда шли в другую землянку, где Свистунов велел поместить Сатану, Афонаська лениво расспрашивал его.
— К нам, што ль, пришел?
— А к кому же? Не к лешему.
— Что? Убег?
— Нет, на машине приехал.
— Чего путем не отвечаешь? Жалко, што ль? Самогон пьешь?
— Нет, нюхаю.
— Дурак.
— А мне сказывали, што тебя рябым зовут. Значит, наврали.
Афонаська раскрыл рот.
— Ты про кого же это?..
Но не кончил. Вошли в землянку, в которой Афонаська сразу лег на нары и заснул. В землянке было человек восемь. Четверо играли в карты, Один мешал что-то в горшке. Остальные лежали на нарах и курили. Так же, как и у Свистунова, в одном углу горела керосиновая лампочка. Над входом висел фонарь. Пахло онучами, по́том, махоркой и самогоном. На Сатану никто не обратил внимания. Он немного постоял, потом лег на край нар рядом с Афонаськой и вскоре захрапел.
Сатана сдержал слово. У бандитов — бандит: так же ругается, так же баклуши бьет. Только самогону не пил да раза два в неделю уходил не то на разведку, не то просто так. Уходил тайком, никому не сказывал. Так прожил недели две. А на третьей вдруг в бандитской берлоге стало тревожно. Ночью кто-то вырезал троих часовых и среди них рябого Афонаську. Кричали, галдели, а Свистунов хмурился и кидал исподлобья испытующие взгляды. Сатана тоже кричал и галдел. А когда дошла очередь до него итти в караул, он наотрез отказался один итти.