Смеется Фрося навстречу ветру. Видит — шевелит губами Андрей: говорит значит, а за ветром не слышно — смешно.
Взглядом спеца оглядел Иван реку. Работать можно еще.
Шумит сильно, — у моста о камни бьет. Но у берега тихо. Припоздал ледоход. По середке река без единой льдинки, свободная, как в летнюю пору, а по бокам незыблемы льды стоят, вода только в проруби смотрит.
Переложил Иван удочку с одного плеча на другое — ведерко за спиной болтается — приподнял картуз, тут уж ему не по пути с ними.
Прощально трепещут платочные углышки — крылышки красные бьются по ветру: эх, улететь бы!
— Скоро придешь? Я хлебы нынче пеку: обеда не вынесу.
— Ладно, я к куму зайду. Счастливо.
— Успеха вам пожелаю!
Вскинул Андрей руку вверх к ремешку на фуражке.
И не хочет, а глядит Иван на него, — ишь, крепкий, рослый, не ему, Ивану, чета. Блестит куртка на солнце, лицо ей под-стать, лоснится.
Круто поворотился Иван, идет вниз, не оглядываясь, — сверху доносится заливчатый смех Фроси. Спустившись к самой реке, оборачивается все же глянуть, как идет она там, наверху. Ух, наливная! Идет, как на шинах качается. С силой втягивает речной ветер Иван. Сладостно-гнилостным он пахнет духом. Каждому человеку особый запах приятен. Кому запах бензина, кому — чернозема. Всякое ремесло свой запах имеет. Нет для Ивана радостней запаха ветра речного. Любимую льдину свою остроносую — вдоль берега протянулась, спаяна с ним — выбирает Иван. В середине ее — прорубь — окошко в подводное царство. Тоненьким слоем прозрачного льда подернулась за ночь. Усмехнулся про себя: загородилось рыбье от него, занавески задернуло. Сачком пробил хрупкий стеклянный ледок: тихая глянула вода.
Сел Иван на ведерке, огляделся вокруг. Все береговые мысли прочь отошли. Бог с ними, не любит он берега. Берег — одно огорчение. Стоит Кремль против него, маковками весь золотится, а сам молчит. Иван-великий — богатырь заколдованный — не смеет и голос подать: онемел. Не любят большевики колокольного звона, запрет на него наложили. И не глядел бы на берег Иван. На реке лучше. Тихо. Привычно. Покойно.
Высоко над головой ветер вешний проносится, далеко — не достанет. Высоко по набережным ходят люди, шумят, суетятся — ну, их!
Рыбы немые — друзья ему лучшие.
Назад идет Фрося не набережной — ближайшим проулочком.
Высоко стоит солнце — печет. Тает стремительно снег, умирает в ручьях. Не сдобровать ему больше: весна.
Брыжжутся лужи, фыркают лужи, прыгают по ним ребятишки. Понапустили пароходов по лужам, топят их камнями: война.
Скинула Фрося платок. Короткие волосы у нее, черные, шапочкой, не страшно, что ветер растреплет.
Нынче Андрей обещал покатать на машине.
Бежит Фрося по лужам, ребятишкам смеется. Надо успеть хлебы напечь и с обедом управиться. Стоит Фрося пекарем в учреждении. Маленькое учреждение, конечно, одноэтажный дом занимает, но все же свою имеет муку, и печеный хлеб сотрудники охотнее берут.
Андрей говорит — стыдно жить на земле и не испробовать езды на моторе. Андрей молодчина. Он, может быть, и на аэроплане ей протекцию сыщет. Не то, что Иван: сидит день-денской, дежурит Над рыбами. Скука!
Сбежала с тротуара на мостовую — совсем итти невозможно: падают с крыши сосули, — прозрачные, хрупкие, вдребезги бьются, о плечи, о голову.
Гогочут ребята: бомбы это с аэропланов кидают. Воздушный флот на морской поднялся.
Серой утицей плывет мимо дама-соседка, в старинной ротонде, хвостик мокренький в луже полощется.
— Здравствуйте, Фросенька, вот погода-то — ужас!
Смеется Фрося в ответ, — зубы на солнце, как льдинки, сверкают.
— Здравствуйте, Елеконида Григорьевна. Раздолье! Весна!
За глаза величают даму полковницей, хотя давным-давно упокоился уже ее полковник-супруг, еще в 1905 году.
Точно маслины в прованском масле, плавают глазки полковницы.
— Вот отправляю племянника нынче. В Кисловодск едет. Хоть и не коммунист, а все же большим спецом считается. Сумел заслужить уважение. Такие бумаги дали ему — бесплатный проезд и лечение, все, что хотите. Не каждый способен, конечно.
Говорит полковница преувеличенно громко, — ярко блестят в зубах ее пломбы.
— Ну, я пойду, Фросенька, кой-чего на дорогу купить. До свиданья!
Утицей серой плывет по лужам полковница, из одной подворотни в другую ныряет. На ребятишек она и не глядела бы. Больнее всего, что всеми ими племянник ее, Вовка, командует. На улице старается она его не заметить: все равно не послушает, а людей стыдно.
Ликует вокруг вешняя улица.
Водоворотом впадает в нее переулочек — вспенились бурно ручьи. Водоворотом кружатся звуки: брань острая возчиков, гудки, свистки, перезвоны. Пьяным-пьяна вешняя улица, летит, не сдержишь — без цепей, сорвалась.