Город Васильков. Сад около дома С. И. Муравьева. Небольшая деревянная терраса. В саду стол и скамьи. Сергей Муравьев сидит у стола и диктует с рукописного листа. Пашков, Гульбин, Щур и Спасенихин пишут под его диктовку. Бестужев-Рюмин и Сухинов сидят на террасе и разбирают бумаги.
Кн. Трубецкой читает в комнате у окна.
Сергей Муравьев. Вы написали?
Спасенихин. Так точно, ваше высокоблагородие.
Сергей Муравьев. Хорошо. Теперь дальше. (Диктует.) Брут…
Пашков. Брут…
Сергей Муравьев. Мирабо…
Спасенихин. Ме-ра-бо…
Сергей Муравьев. Мирабо… Республика… Ты что остановился, Гульбин?
Гульбин. Непонятно, ваше высокоблагородие.
Сергей Муравьев. Я объясню. Пиши. Завтра я приду в роту заниматься с вами. Вы приготовите таблицы.
Сухинов. Что это за таблицы?
Бестужев. Солдаты учатся по ним писать. Мы подбираем такие слова, которые учили бы их протесту.
Спасенихин. Рес-публика. Что это такое, ваше высокоблагородие?
Бестужев. Да ведь я толковал тебе вчера, братец.
Спасенихин. Виноват, запамятовал. Вот насчет тех помню, что хорошие господа были, за простой народ стояли.
Щур. А я ж знаю, что это за республика! Это Сечь Запорожская.
Сергей Муравьев. Верно, Щур, да только не совсем. Когда в России будет республика, все станут равными.
Сухинов. Вы думаете, что они что-нибудь поймут в этих Брутах и республиках?
Бестужев. Конечно, ведь каждый узник понимает, что такое свобода.
Сухинов. Нет, не каждый. Надо начинать не со свободы и прочих высоких предметов. Я говорю каждому из моих солдат: «Ты — мужик, барин обокрал тебя. Возьми у него силой похищенное у тебя». Это они сразу поймут, тут никакие римляне не нужны…
Бестужев. Нет, Сухинов. Можно умереть за одно слово: свобода.
Сухинов. Вы очень хороший человек, Бестужев… Вот письмо Борисова. Он пишет, что работа среди артиллеристов идет успешно.
Гульбин. И господ не будет?
Спасенихин. Чего лезешь? Не твоего ума дело.
Сергей Муравьев. Не будет, Гульбин.
Щур. А куда ж подеваются?
Пашков. Мы с вами всех их выкурим, ваше высокоблагородие.
Сергей Муравьев. Мы сделаем их безвредными.
Гульбин. Убить надо… всех.
Спасенихин. Ты что, ополоумел? У, анафема!
Пашков. Плюньте на него, ваше высокоблагородие. В нем, как в бабе, кровь ходит.
Гульбин. Да ведь я это про других, не про вас, сохрани бог.
Сергей Муравьев. Я знаю это. Знаю, что ты можешь ненавидеть. Но месть просто глупа. Думай не о том, что ты отнимешь жизнь у другого, а о том, что ты получишь сам.
Пашков. Надо бить вас, взодрать шкуру рабью, а коли человек смолчит, пусть подыхает. Всех терпёлых бить надо.
Щур. Ой же, пан подполковник, да тогда и розог-то не хватит.
Сергей Муравьев. Не бойся, Щур, — лесов в России много. Но лучше ли поймут, что холопы, когда им выколотят разум?
Пашков. Уж это верно, ваше высокоблагородие. Вот вы нас не бивали, даже слова худого от вас никто не слышал, а разве они что понимают?
Спасенихин. Как это не понимают? Да мы с его высокоблагородием самому дьяволу в хайло пойдем. Лошадь и та понимает, не то что человек.
Сергей Муравьев. Мы не о том говорим. Дело здесь не во мне. Ты что-то хочешь сказать, Гульбин?
Гульбин. Никак нет.
Пашков. Он все больше молчит, ваше высокоблагородие, сопит только. Эй, хохол, чего в землю глядишь? Ай нашел что? Он сегодня именинник, ваше высокоблагородие.
Сергей Муравьев. Да, да, сегодня Алексей. Ну, поздравляю. (С. Муравьев подходит к Щуру. Тот обтирает рот и целуется с ним трижды.) Праздновать-то, верно, не на что. А? Ну, я пришлю со Степаном.
Щур. Да я ж за ваше здоровье, пан подполковник. А этому кацапу и в пекле не поднесу горилки.
Сергей Муравьев (дает им бумагу). Подите пока в беседку и перепишите это, потом покажете мне.
Спасенихин. Слушаюсь. А таблицы справим, не извольте беспокоиться.
Сергей Муравьев. Подожди, Пашков.
(Гульбин, Спасенихин и Щур уходят.)
Сергей Муравьев. Ну, как замечаешь — слушают тебя товарищи?
Пашков. Что с них взять? Пока говоришь, что служба длинна, жалованье маленькое, или насчет земли, как вы приказывали — слушают. Что земли дадут каждому, так это в особицу слушают. А как заговоришь, что, мол, царь всему причина, что, мол, довольно уж поцарствовал, — никакого понятия.