Сергей Муравьев. Даже у молодых? Когда я с ними говорю, они как будто соглашаются.
Пашков. Не смеют перечить вам, ваше высокоблагородие. Любят вас, вот и соглашаются. А настоящего-то понятия все-таки нету. Молодые, те лучше, еще не притерпелись. Да вы не сумлевайтесь, и вода камень точит, войдут в понятие.
Сергей Муравьев. Тогда продолжай, как прежде. Говори больше с ними, говори, что все созданы равными, что свобода — прирожденное условие жизни человека.
Пашков. Эх, ты, воля, волюшка! Нету краше тебя на белом свете. Уж вы, ваше высокоблагородие, как мы дело свое сделаем, меня отпустите. И земли не возьму. Я ведь давно хотел с бегунами уйти. Вот народ-то настоящий — никаких властей им нету. Утром посох в руку и марш, куда глаза глядят, — нет тебе начальства, ни царя, ни фельдфебеля.
Сергей Муравьев. Над тобой только небо, за тобой только путь пройденный. Сам себе царь и подданный. Как сделаем свое дело, Пашков, пойдем с бегунами.
Пашков. Хорошо будет, ваше высокоблагородие, я вам и котомку донесу.
Сергей Муравьев. А пока действуй, как я говорил тебе.
Пашков. Слушаюсь. Будьте здоровы, ваше высокоблагородие. (Уходит.)
Сергей Муравьев. Все бывшие семеновцы, князь. Когда наш полк расформировали в 20-м году за бунт, их вместе со мной назначили в Черниговский полк, и, как видите, это наши лучшие пропагандисты среди солдат.
Кн. Трубецкой. Вы слишком откровенны с ними, Сергей Иванович.
Сухинов. Солдаты не выдадут, скорей офицеры тыл повернут.
Бестужев. Они слишком любят Сережу, чтоб донести.
Сухинов. А все-таки, Сергей Иванович, Щур рот обтер, прежде чем к вам прикоснуться. Вот они всегда так — обтираются тряпочкой, прежде чем подойти к вам. Настоящих вы не увидите.
Сергей Муравьев. Да, да, трудно уничтожить эту борозду между нами, давнюю, застарелую, между мужиком и барином, солдатом и командиром. Но я хочу стереть ее, несмотря ни на что. Если не сумею — вина моя. Ведете ли вы пропаганду среди солдат, князь?
Кн. Трубецкой. Армия должна быть только орудием переворота. Солдаты все равно не поймут своей выгоды.
Сергей Муравьев. Нам не легко будет сговориться. Мы считаем необходимым соединение нашего Южного Общества с вашим Северным, но не можем итти на большие уступки. Наша ближайшая цель — учреждение в России республики, дальнейшая — объединение всех славянских народов в федеративный союз.
Кн. Трубецкой. План республиканского устройства написан Пестелем, и я хотел бы познакомиться с ним до съезда.
Сергей Муравьев. Миша, дай князю «Русскую Правду» Пестеля. Она у меня в кабинете.
Бестужев. Вы уступите нам, князь. О Пестеле скажет каждый: кто устоит против тебя?
Сергей Муравьев. Это человек блестящего ума, человек, — который смотрит в будущее и будет жить, когда мы умрем.
Кн. Трубецкой. Как Вашингтон или как Бонапарте?
Сергей Муравьев. Как Вашингтон, потому что в России никогда не будет жить Бонапарте.
(Кн. Трубецкой и Бестужев уходят.)
Сухинов. Не надеюсь на этих гвардейцев. Эполеты пожалеют да крестики. Хоть и тиран награждал, а все лестно знак холопства носить. Амуры плацпарадные!
Сергей Муравьев (смеясь). Благодарю вас.
Сухинов. Простите, я забыл, что вы служили в гвардии. Ну, да вы же знаете, что к особой категории принадлежите. Только верить в них меня не заставите.
Сергей Муравьев. Верить в них нет необходимости. Союз с ними нам нужен для переворота, но не далее. А там, посторонитесь, ваше превосходительство…
Сухинов. Чтоб на ножку не наступили. Кстати, идет Шервуд. Вы знаете его?
Сергей Муравьев. Нет. Ко мне прислал его Банковский. Он в восхищении от такого умного солдата. Но я думаю прежде посмотреть.
Сухинов. Мне кажется, он нам не годится. Впрочем, поговорите, пощупайте.
(Сухинов уходит. Входит Шервуд.)
Шервуд. Простите, господин подполковник, ваше денщик послал меня сюда.
Сергей Муравьев. Очень рад вам. Садитесь. Мне говорил о вас Вадковский.
Шервуд. Я многим обязан его вниманию.