— Тут все геройство! Вся жизнь! — восклицал он, поднимая палку. — Как я простоял в тоннелях…
— Нет, нет, я не потеряю, — говорил я, — не беспокойтесь. Я теперь хорошо знаю, что значит шампанское производство…
Этот свет за окном… боже мой, он разбил последнюю смутность надежд!
Она подобрала юбку.
— Мне нужно вам кое-что сказать. Я не люблю неясности и недоговоренности, — заговорила она, усаживаясь на скамейку. — Кроме того, вы обещали дать мне дружеский совет…
Тупая стена. Молчаливая комната. В масляной краске есть что-то неопровержимое, будничное, холодное, как прожитая жизнь. Теперь, собственно, нечего терять. Это неплохое положение, чего мне волноваться? Я наклоняю голову и снова шнурую ботинок. Круглый скользкий шнурок расплывается жгучим нависающим блеском. Я больше не жду Поджигателя. Я не забуду его расширенных глаз, когда мы встретились в саду на площадке. И он тоже? Ха-ха-ха! Он бормотал, глядя на девушку, и повторял одно и то же:
— Ваш брат не спал всю ночь. Мы искали вас повсюду. Я так беспокоился, поверите ли, я так беспокоился…
Он смотрел с ужасом на ее белую шапочку, перемазанную черными полосами.
— Пустяки! — смеялась она: — Мне было очень весело. Мы караулили вместе с Жан-Суа виноградники.
Опять этот китаец!
Она торопилась. Я не сказал ни слова. Зачем мне было говорить что-либо после разговора у скамейки? Поджигатель сгорбился и так остался стоять, когда мы поднимались по лестнице.
Какой-то заколдованный круг. Мы взошли на верхний этаж, она протянула мне руку.
— До свиданья! — сказала она. — Не сердитесь за мою откровенность. Я думаю, что мы навсегда останемся самыми большими друзьями. Не правда ли? Я всегда буду помнить наш разговор. Я так счастлива, счастлива! — проговорила она, задохнувшись. — Ведь это же в первый раз. И я так тронута вашей любовью к нему… Почему у вас такой странный вид? Дайте, я поцелую вас на память, — сказала она быстро.
Она обняла меня за шею крепко-крепко… Кто-то кашлянул сзади. Он появился из двери, когда что-то недоступно-горькое, как юность, подкатило к моему горлу. Ее душистые влажные губы… Она засмеялась, посмотрела прямо ему в глаза, не смутилась и быстро захлопнула дверь. Винсек спускался по лестнице, я стоял на площадке и бессмысленно смотрел ему вслед. Шаг, еще шаг, он дошел уже до второго пролета… Какая нелепость, чушь, ерунда! Я бросился к перилам. Он ничего не видел, он не может ничего подумать, он не имеет никакого права.
— Вы не видели Овидия? — крикнул я ему, перегибаясь вниз.
Так, так… Овидий еще не пришел от китайца. Стало быть, мы караулили вместе. Замечательное совпадение! Но Винсек… Я вижу до сих пор его запрокинутое кверху лицо, рыжее от веснушек, круглоту его глаз с озорной восхищенностью. Все понятно и ясно. Но, быть может, я ошибаюсь? Он лежит на кровати и молчит. Очевидно, он ничего не заметил. Да и не все ли равно? Она любит Овидия с первых же дней их встречи. Как я ошибался!
Стена наступает на меня масляной краской. Блеск ее разоблачает последние остатки нелепого сна. «Дорогая, дорогая! — еще шепчется дальний мрак. — Светлая девочка мира!» Я выпрямляюсь. Ботинок завязан. Ничего не осталось от прошлого.
Глупость, сплошная чушь! Она будет его женой. Никто об этом не знает. Она просила моего совета, и я его дал. Конечно, конечно! Зачем себя спрашивать? Он из поколения. Разве я могу что-либо сказать против одного из пяти? Завтра они встретятся, я знаю их место, славный глухой уголок в кизиловой чаще. Там создается лирика, ха-ха, недаром Овидий с гордостью показывал мне свой лесной кабинет. Он написал там четырнадцать стихотворений. Четырнадцать стихотворений! Мне хочется хохотать над собственной глупостью… А глаза Поджигателя! Тело мое сотрясается от веселья, мне легко и просто, я поднимаюсь с кровати. Пусть все идет своим чередом. Я не скажу ни одного слова.
— Как дела? — спрашиваю я Винсека, потягиваясь и зевая. — Чорт его знает, я проспал до самого вечера.
Он поворачивает голову и смотрит на меня, загадочно щурясь.
— Дела?.. Что сажа бела, — говорит он спокойно и сплевывает на сторону. — Пойди, пообедай, — продолжает он, снисходительно улыбаясь. — У тебя и так всю ряшку стянуло.
— Пустяки! Как Яшников?
— Чего? — он приподнимается и ерошит волосы. — Носится, как оглашенный. Перепиши да перепиши! Они все здесь белены объелись. Понимаешь?
Он рассказывает последние новости и происшествия. Практиканты недовольны совхозом, они жаловались Директору на Веделя: тот заставляет их мыть бочки и выполнять все работы наравне с рядовыми рабочими.