Он носился вокруг меня, размахивая галстуком, выхватил неожиданно браунинг, — два сухих выстрела огненно хлестанули вверх, еще… Он кинулся бежать вниз, прямо через кусты. Раз! Раз! Он бежал, как зверь, выпуская патрон за патроном — я насчитал семь выстрелов — всю обойму автоматического пистолета…
Все. Больше он не выстрелит. Я подождал десять минут. Ночь давно затопила случайные звуки, так же кричали сверчки, лунный свет недосягаемым спокойным сияньем стоял на земле. Прошла бесконечность — девушки не было. Я пробежал дорожку, поднялся тропой. Те же листья, кизиловый куст, тот же самый туманный просвет поляны.
Она сидела у камня, опустив голову. Я сразу узнал ее платье, то самое, в котором она в первый раз пришла в нашу комнату. Ноги ее прикрывало пальто.
— Светлана Алексеевна! — позвал я ее.
Она не ответила. Мне показалось, что все, — ее наклоненная голова, шапочка, брошенная у камня, ее прозрачная лунная рука у темного лба, — полно отчаянья.
— Это вы? — спросила она тихо, без всякого удивления. — Я так и думала… Может быть, так хорошо. Вы проводите меня до дому.
В молчание вступил свет. Белый, холодный, он сиял здесь совсем обнаженно. Она закрыла лицо руками. Мне показалось, что она плачет. Ноги ее, плотно сложенные под тканью пальто, совсем в больничной позе, были вытянуты, — она вовсе не изменила их положения, увидев меня, — она сидела, не отрывая рук от лица. Боже мой! Неужели она плачет? Горестный лунный свет безжизненно гладил ее гладкие у темени, блестящие волосы.
— Что с вами, умоляю вас, скажите, что с вами?
Я опустился на колени, но она не ответила.
— Это вы стреляли? — спросила она опять слабым голосом, еще глубже опуская голову. — Это совсем не остроумно. А крик? Разве вы имеете право как-либо вмешиваться в мою личную жизнь?
Она говорила медленно, как будто с трудом, голос ее звучал совсем глухо. В самом деле, разве я имею какое-нибудь право?.. Камни больно резали мои колени, затекало тело, ее слова совсем не доходили до меня: все давно украл странный синеватый огонь, пропитавший траву и листья, ее пальто, шею и открытое плечо, блестевшее скользким светом. Где-то совсем близко, из неподвижности зеркального лунного блеска крикнул сверчок, еще… и вновь немота овладела воздухом и лесами.
Я заговорил об Овидии… Стрелял, конечно, не я, — он налетел на меня, как вихрь, перескочил через мою голову, катался по земле, размахивал галстуком и побежал в кусты к озеру, на Магеллатову Корону к своему китайцу…
— Простите меня, — говорил я женщине, неподвижно сидевшей у камня, — но я виновен лишь в том, что случайно увидел… Нет, нет! — поправился я. — Собственно, мне не пришлось видеть ничего лишнего. Я случайно узнал, что вы сидите у камня. Это — нелепое совпадение.
Она молчала. Лишь плечи ее вздрагивали, и голова все теснее и теснее приникала к ладоням.
— Он катался по земле? — спросила она сдавленно.
— Он сшиб меня с ног.
— Неужели?
— Он пел и хохотал, как сумасшедший.
— Неужели?
Она быстро отняла руки, выпрямилась. Лицо ее показалось мне неожиданным — простотой, обыденностью, мирным спокойствием и теплотой. Она смеялась тихим ленивым смехом, она хохотала от души, медленно поправляя волосы, в ее смехе, таком знакомом и близком, не было вовсе этой ночи, с ее высотами пустого океана огня, с ее тенями и руинами, с ее мертвой славой и колдовством.
— Он сумасшедший, — тихо смеялась она, словно любуясь чем-то с тайным торжеством, что-то припоминая, улыбаясь своим потаенным мыслям и заботливо одергивая платье на плечах.
— Да, да, — повторял я бессмысленно.
— Что да? — спокойно переспросила она и снова засмеялась. — Он просто очень искренний и неиспорченный. Какой чудак, боже мой, какой чудак! Я никогда не думала, что мужчины такие забавные… Но где же мои шпильки? Помогите мне.
Она быстро поднялась с земли, не смущаясь поправила платье у бедер.
— Отвернитесь, — сказала она. — Мне надо привести себя в порядок.
Я слышал, как она сосредоточенно помолчала, потом надела пальто, задержалась на миг.
— Пойдемте! — вдруг проговорила она уже у самого моего уха и взяла меня под руку.
Я взглянул еще раз на камень. В траве, теплившейся туманными огоньками, белая плоскость его холодела могильной плитой. В лунной росе куст скумпии блестел жестяными листьями. На ходу я оторвал с него лиловую ветку, девушка не обратила на это никакого внимания, она даже не обернулась к поляне. Обрыв скатился за нами в темный, излапанный лимонными вспышками парк. Мы не сказали ни слова. Кругом, в потемках непроглядных теней, лежал неподвижный мрак, казавшийся глубиною исполинских кулис. Ночь давно разгорелась последним пламенем. Когда в просветах деревьев разрывало тьму, виноградники на горах нависали блеском амфитеатра, — казалось, необозримый застывший Рим дремлет в ложах и ярусах. Впереди площадка с домом нашей коммуны выступала ослепительным куском сцены, неестественно праздничной и напитанной до предела зеленым сияньем. В глубине черных деревьев лунные пятна сидели на ветках тропическими попугаями. Мы вышли на свет из-под громад декораций. Девушка, будничная и простоволосая, снова поразила меня спокойствием, — она целиком была погружена в свои далекие, непонятные мне и, казалось, обыденные чувства.