Без тени раздражения выслушал Венский нотацию. Надо отдать справедливость — он искуснее нас всех работал долотом. Не прошло и четверти часа, как косный лоскут висел уже отвороченный, на тоненькой перемычке. Был виден мозг. Провозившись некоторое время над отверстием, Зингенталь доложил нам с удовлетворением:
— Все верно! Угадали, могу сказать, вполне.
Как будто захлопывая форточку, Венский небрежно одним пальцем закрыл отверстие в черепной коробке и прижал лоскут сверху рукой, чтобы он крепче держался.
Вася мыл руки в углу.
— Теперь Столыпин может умирать спокойно: роландову линию мы нашли…
Следующий день был четвергом. Еще с гимназических времен у меня сохранились об этом дне самые радужные представления. Помните наши классные дневники? Если их развернуть, то на левой стороне три графы — понедельник, вторник, среда; столько же на правой — для остальных дней недели. Четверг был первым на правой стороне, как наглядное свидетельство того, что половина недели уже позади и рукой подать отсюда к воскресенью.
А в тот год по четвергам я был свободен от уроков. Можно, значит, спать без оглядки, хоть до девяти!
Утром этого четверга я спал, предаваясь ласковым грезам. Очнулся же внезапно. Прямо передо мной сидели Зингенталь с Козловым — оба в пальто и фуражках. Вася чертил в воздухе пальцем зигзаги.
— Фигура Андрея напоминает мне сейчас ваш почерк, — шептал он Зингенталю.
Койка у меня была действительно мерзкая — на манер американских гор. Пока в тюфяке лежали листовки, я кое-как поддерживал свое тело в одной плоскости. Но листовки унесли, и не было теперь спасения от жестких перекладин. Я вздохнул.
— Ну, с добрым утром! Мы с Зингенталем уж тут минут двадцать сидим. Пришли сказать тебе: министр кончается.
Спокойная радость, которая не боится, что ее спугнут, наполняла эти слова.
Я встал. Солнечный свет теснился в моей каморке, и от сентябрьских лучей было теплее даже, чем под одеялом.
— Сегодня прекрасный денек! — сказал Зингенталь.
Меня нисколько не удивило, что фразу эту произнес такой неподходящий человек.
Пылинки играли в лучах, насквозь просвечивала газета, а по крыше соседнего флигелька ходил маляр в высоких сапогах, обмотанных тряпками. Еще дальше, на улице стоял мороженщик; босоногие мальчишки обступили его. Почтальон расстегнул куртку и вытирал цветным платком вспотевшую шею. Даже деревья, казалось, вновь позеленели.
— Денек на славу!
Пока я натягивал брюки, Вася читал мне телеграммы:
— «С чувством величайшей скорби должен сообщить, что состояние раненого внушает самые серьезные опасения…»
Молодая женщина остановила почтальона; тот порылся в сумке и отдал ей конверт. Как она обрадовалась! Схватила письмо в обе руки, спрятала его под платок и, кивнув несколько раз почтальону, быстро побежала. Почтальон улыбался ей. Может быть, много дней подряд останавливала она его, и всякий раз отвечал почтальон: «Пишут». А вот сегодня принес письмо! Такой уж день.
Я не помню точно, что было в телеграмме. Коротко говоря: у Столыпина началось воспаление брюшины на почве кровоизлияния под грудо-брюшной преградой.
— Печень-матушка не подведет! Я говорил вам, Зингенталь!
— Кажется, вы правы, — улыбнулся староста, и было ясно, что уверен он теперь в столыпинской смерти, а «кажется» сказал только для проформы, чтобы соблюсти этикет, принятый у скептиков.
— Пульс — сто сорок. Температура — тридцать пять и пять… Пора снимать мерку для гроба.
— Можно снимать! — громко распорядился Зингенталь.
Несколько мальчуганов купили вскладчину рюмочку мороженого. Один из них стоял в центре и поочереди кормил акционеров из роговой ложки. Раздатчик был, видимо, польщен общим доверием и старался быть справедливым. Сам он ел после всех. А когда обошли по третьему кругу и осталась только одна порция для последнего мальчугана, раздатчик отдал ему рюмку без колебаний.
Где-то в углу страницы Козлов нашел телеграмму, не замеченную нами раньше.
— Ура! — сказал он, как будто это был заголовок заметки. — «Положение Столыпина безнадежно. Началась агония. Пульса нет. Сердце! Кислород, физиологический раствор не помогают…» Ой, чудаки! Какой тут к чорту кислород!
Я выплеснул себе на лицо кувшин воды и вытирался носовым платком.
— Братцы, предлагаю пойти к редакции «Нового времени», там тотчас же получат известие о смерти.
Вася схватил костыли. По шаткой лестнице мы спустились на улицу.