Площадь пересекал сержант полиции, и мадам Мегрэ поднялась уточнить время. Было ровно одиннадцать часов.
Дама не возвращалась. Ребенок поднял глаза на скамью, увидел, что его матери нет, но, похоже, не обеспокоился.
Если бы мадам Мегрэ могла хотя бы предупредить дантиста. Для этого стоило лишь перейти улицу и подняться на четвертый этаж. Она хотела было попросить старика присмотреть за мальчуганом, но все же не осмелилась и продолжала поглядывать по сторонам со все возрастающим беспокойством.
Снова спросила время у прохожего. Было двадцать минут двенадцатого. Старик ушел. Вокруг никого. Уже и тот, кто был записан перед ней к Флореско, вышел из здания на углу и направился к улице Рошешуар.
Что же произошло с маленькой дамой? Если бы она попала под машину, то непременно собралась бы толпа, бежали бы люди.
Ситуация была непонятнейшая. Вот уж Мегрэ посмеется над ней! Хорошо, хоть ребенок не начал капризничать.
— Как тебя зовут? — спросила она малыша.
Но он смотрел на нее своими темными глазами и не отвечал.
— Ты знаешь, где живешь?
Он не понимал ее. Он не знал французского языка. Мать не возвращалась. В полдень, когда в квартале раздались гудки, строители заполнили соседний бар, она так и не появилась.
Доктор Флореско вышел из дома и сел за руль небольшого черного автомобиля, мадам Мегрэ так и не осмелилась оставить ребенка и подойти извиниться.
Теперь объектом ее беспокойства была курица, оставленная на огне. Мегрэ предупредил ее, что, по всей вероятности, раньше часа завтракать не придет.
Не лучше ли ей обратиться в полицию? Но для этого тоже нужно покинуть сквер. Если она возьмет ребенка с собой, а в это время вернется его мать, та с ума сойдет от беспокойства. Бог знает, куда бросится она его искать? Оставить же двухлетнего малыша посреди сквера, в двух шагах от беспрестанного потока автобусов и машин — об этом и думать нечего.
— Месье, извините, не могли бы вы сказать, который час?
— Половина первого.
Определенно курица начала подгорать. Мегрэ вот-вот придет, и впервые за годы совместной жизни он не застанет супруги дома. Позвонить ему невозможно, для этого надо уйти из сквера и зайти в бар. Вот если бы сейчас она увидела полицейского, то представилась бы и попросила его позвонить мужу. Но как назло ни одного не видно. Она изнервничалась, напряженно озираясь по сторонам и вскакивая при виде всякой белой шляпки.
За полчаса насчитала более двадцати белых шляпок и обладательницами доброй четверти из них были молодые женщины в голубом.
В одиннадцать часов, когда мадам Мегрэ, оставшись в сквере одна с чужим ребенком, только-только начинала волноваться, Мегрэ, надвинув шляпу, вышел из своего кабинета, бросил несколько слов Люка и, ворча, направился к маленькой двери, соединявшей уголовную полицию с Дворцом Правосудия. Это стало его нудной обязанностью, примерно с тех же пор, как мадам Мегрэ зачастила к своему дантисту. Комиссар шел по коридору, где располагались кабинеты судебных следователей, возле которых на скамьях постоянно сидели какие-то странные личности, некоторые из них — под охраной двух жандармов. Он остановился перед дверью с табличкой «Судья Доссен» и постучал.
— Присаживайтесь, Мегрэ. Закуривайте свою трубку. Читали сегодняшнюю статью?
— Я еще не видел газет.
Судья подтолкнул одну из лежащих перед ним. Огромный заголовок на первой странице гласил:
«ДЕЛО СТЮВЕЛЯ». МЕСЬЕ ФИЛИПП ЛИОТАРД ОБРАЩАЕТСЯ В ЛИГУ ПО ПРАВАМ ЧЕЛОВЕКА.
— У меня был долгий разговор с прокурором, — сказал Доссен. — Он того же мнения, что и я. Мы не можем выпустить переплетчика на свободу. Лиотард сам помешает нам своей озлобленностью.
Еще несколько недель назад это имя было практически неизвестно во Дворце. Филипп Лиотард, только что отметивший тридцатилетие, никогда еще не выступал защитником в серьезном деле. Пробыв пять лет секретарем одного известного адвоката, он только начал самостоятельно становиться на ноги и все еще жил в холостяцкой, лишенной всякого престижа квартире на улице Бержер рядом с домом свиданий.
С тех пор как возникло дело Стювеля, газеты писали о Лиотарде каждый день: он давал громкие интервью, рассылал официальные сообщения, появлялся на экранах в хронике, то готовый взорваться, то с саркастической улыбкой.