И вот однажды ранним утром,
Когда в Неве, как бы во сне,
Светяся легким перламутром,
Влеклась волна к иной волне;
Когда весенним белым светом
Пронизан был морской туман.
И солнце раннее приветом
Встречало птиц из южных стран
Мария Гамильтон выходит
Из плена тесного дворца,
И смотрит в даль, и молча бродит
У ненавистного крыльца.
XXIII.
Вдруг юный голос. Неизвестный
Марии нежно говорит:
«О, леди! Зори так чудесны
Здесь, по утрам, когда покрыт
Наш город пеленою белой…
Как будто нас зовет Нева
Сесть в яхту и рукою смелой
Кормило взять. О, как жива
Морская ширь! Как воздух влажен…
И лепет моря — как свирель.
Я — кормчий, леди. Я отважен.
Нам яхта будет колыбель»…
XXIV.
Ах, это утро! Эти зори!
Полотна белых парусов,
Когда крылатое на море
Судно летит вдоль берегов.
Вот накренилась яхта, вольно
Лобзая грудь морской волны.
И сердцу радостно и больно,
И в сердце голубые сны.
Дышать свободой, пить веселье
Небес, простора и зыбей,
Хмелея в светлом новоселье,
Во влаге неземных полей…
XXV.
Кто этот юноша со взором,
Влюбленным в неземную даль?
Как будто странным договором
Их вяжет светлая печаль.
Он не чужой Марии. Прежде
Как будто к ней он приходил…
Мария предалась надежде
В невольной нежности — без сил,
Изнемогая и мечтая,
Вдыхает ветер, как вино,
А паруса, как чаек стая,
Влекут волшебное судно.
XXVI.
И после этой светлой встречи
Они встречалися не раз…
А император был далече.
Но светлый день для них угас.
Когда порою дни и ночи
Метались в белом полусне,
Мария опускала очи,
Сгорая в медленном огне.
И вот однажды кто-то кинул
Дна сердца в пламенную ночь.
И жребий кто-то властно вынул:
Нет, страсти им не превозмочь.
XXVII.
Влюбленность, где ты? Смерть ужели
Сменит томление сердец?
И песню ту, что души пели,
Им страсть поет под звон колец.
Ах, этот звон — как стон неволи,
Как темный и печальный сон.
И сколько в этом звоне боли,
Как в песнопеньях похорон.
И целомудренная нега
Застыла в ледяном бреду.
И хлопья северного снега
Венчали страшную беду.
XXVIII.
Весна и лето миновали,
А с ними тайная любовь.
И все пророчило печали
И неоправданную кровь.
Нева замерзла. Петр Великий
Вернулся в снежный Петроград —
Неутомимый, многоликий,
Судья, правитель и солдат.
Он выслушал шпионов строго.
Тех наградил, иных казнил, —
И, всуе поминая Бога,
Расправу тяжкую творил.
XXIX.
Но вот еще один кровавый,
Двусмысленный и злой донос.
Он полон дьявольской отравы,
Его лукавый раб принес.
И царь задумался, читая
Навет на леди Гамильтон.
Здесь в каждом слове месть слепая,
И в каждом слове — бред и сон.
«Детоубийство. Правосудье
Раскроет правду… Царь! Назначь
Для пыток тонкое орудье»…
В застенок леди! Гей! Палач!
XXX.
На дыбе кончились мученья,
Молчала леди Гамильтон.
И даже в тайном изумленье
Палач привычный был смущен.
Зато всегда на все готовый,
Покинув ночью царский одр,
Как будто на свиданье снова
Спешит во мраке странный Петр.
И вот в угрюмую темницу
Приходит темный великан
И оскорбленную царицу
Находит бледную от ран.
XXXI.
Все та же гордая улыбка,
Все тот же непонятный взгляд,
И при свече волною зыбкой
На ней туманится наряд.
Лицо у ней прозрачным стало,
И кажется, что два крыла,
Как гробовое покрывало,
Ей пытка страшная дала.
И вот пред нею император
С гримасой судорог в лице,
Как вестник памяти проклятой
О заколдованном кольце.
XXXII.
«Известно мне, что ты убила
Твоей любви преступной плод.
Да покарает Божья сила
Тебя… Безмолствуешь?» — и вот
Мария вскрикнула. Живою
Предстала тень: не человек,
Не царь с дрожащей головою,
А тот, кого из века в век
Боится сердце, кто над миром
Звездой сияет по утрам,
Кто облечен живым эфиром,
Соперник солнечным лучам.