И когда садился в поезд, никто поблизости не появился.
— Проходите в первое купе, — сказала проводница, проверив его билет. — Сегодня у нас просторно.
В купе сидела девушка лет двадцати, одетая в спортивный шерстяной костюм темно-синего цвета, плотно облегавший ее стройную фигуру, хотя лицом она была далеко не красавица: курносый нос, невыразительные серые глаза, таившие то ли усталость, то ли печаль, короткая прическа прямых темно-русых волос.
Валентин поздоровался. Девушка ответила вяло, нехотя, видно, разочарованная, что к ней подселили попутчика: кроме них, в вагоне никого не было.
— Простите, проводница сказала: «В первое купе», — пояснил Валентин. — Если хотите, я попрошусь в другое.
— Да нет, пожалуйста, располагайтесь, — указала девушка на место напротив. — Вы мне не помешаете.
— Спасибо. Мне, наоборот, будет приятно ваше общество. Не люблю одиночества: я геолог, и большее время приходится проводить вдали от людей, потому скучаю по ним.
— Вы и теперь из тайги? — поддержала разговор девушка.
— И теперь.
— Что же вы ищете? Золото, серебро?
— Не только. Дальневосточная земля-матушка богата и другими минералами. Слыхали о касситерите?
— Оловянная руда? — девушка чему-то грустно усмехнулась. — Слыхала. И видела, как ее добывают. Адский труд.
— А разве есть легкий труд? — с улыбкой спросил Валентин.
— Наверное, есть. Только не каждому выпадает удача заниматься им.
— Ясно. — Валентин решил изменить грустный тон девушки на веселый. — Значит, вам не повезло с профессией. Если не секрет, скажите, чем вы занимаетесь?
Девушка молчала. Она, видимо, так не любила свою профессию, что стыдилась о ней говорить.
— Какая разница. Допустим, обыкновенная крестьянка. В земле вожусь.
Валентин глянул на ее руки. Действительно, трудовые — обветренные, с потрескавшейся кожей. А вот одежда — висевшая на вешалке мутоновая шубка, такая же шапка, меховые сапожки — вызывала сомнение. Хотя в деревне нынче одеваются не хуже, чем в городе. И все же что-то отличало ее от сельской жительницы. Но он не стал выяснять, кто она. Сказал обрадованно:
— Значит, коллеги. Мы, геологи, тоже в земле возимся. Давайте знакомиться. Меня зовут Эдуардом. Если учитывать отпущенную для солидности бороду, можете величать Эдуардом Петровичем.
После находки Перекосова он решил воспользоваться его именем: вряд ли прокурора будут искать, как их преступную троицу.
— А меня — просто Лена, — девушка протянула ему руку. И Валентин ощутил в руке силу, жесткость кожи.
— Вот и отлично. Теперь можно приступать к трапезе. У меня с утра маковой росинки во рту не было. — Он достал из рюкзака хлеб, бутылку шампанского, жареную еще в землянке медвежатину, сало, яблоки.
У девушки, кроме колбасы и консервов, ничего не было.
— Извините, я приезжала в Березовое по делам, и там у меня ни родных, ни знакомых.
— Да вы что. Хватит нам еды до самого Владивостока. Кстати, вам далеко ехать?
— До Хабаровска. Я оттуда. Бывали там?
— Приходилось. Пожалуй, один из лучших городов Дальнего Востока.
Валентин нарезал закуски, открыл бутылку шампанского. Лена принесла от проводницы стаканы.
Выпили за знакомство, за приближающийся Новый год, и Валентин, не бравший спиртного в рот более месяца, почувствовал, как закружилась голова. Захмелела и Лена, лицо ее раскраснелось и стало симпатичнее, настроение поднялось и она разоткровенничалась:
— Вы простите меня: о своей профессии я сказала неправду. Как-то сорвалось. Я торговый работник, а их сегодня не особенно обожают.
Валентин невольно усмехнулся. Везет же ему на торговых работников: Антонина была директором магазина, и эта пигалица…
— Вот видите, у вас даже вызвало улыбку.
— Да нет, я по другому поводу. Просто вспомнился один человек, кстати, тоже торговый работник. — Мелькнувший в воображении образ Антонины, эта интимная обстановка взволновали его, грустью отозвались в сердце, и он тоже разоткровенничался: — Мое отношение к торговым работникам, наоборот, очень обожаемое: женщина, которую я любил, была директором магазина.
— Где же она теперь?
Он помолчал: стоило ли рассказывать. Хотя какая это тайна?
— К сожалению, недалеко отсюда и, к сожалению, в недоступном для меня месте.
— Вот даже как. — Лицо девушки тоже вдруг погрустнело. — В исправительно-трудовой колонии?