Измученный ожиданиями директор от негодования не знал, что делать. И, конечно же, обрушился на Новожилова — свою глупость на подчиненного спихнуть проще пареной репы.
— Ты что, с луны упал?! — кричал он на Николая Афанасьевича. — Тут прохвостов — хоть пруд пруди! Они тебе не такую лапшу на уши повесят!.. Будешь платить за колбасу как миленький! Вот объявляю это при свидетелях! — тыкал он толстым пальцем в сторону начсбыта и предзавкома предприятия.
Свидетели, в свою очередь, ухмылялись тайком, потому как все поверили в приезд гостей, в том числе и директор: кабинет ему два раза вымыли и костюм он новенький надел с заграничным галстуком — вот такие бывают пенки не только на молоке, но и на холодной воде.
— Позор! — никак не мог успокоиться директор. И приказал: — Чтоб об этом — никакой трепотни!..
Николаю Афанасьевичу за гостинцы неизвестным ловкачам пришлось раскошелиться из своего кармана. Весь тот вечер он провел у окна в своей квартире, беспокойно курил и пожимал плечами, не мог понять, кто же взял колбасу из буфета: никто коробку уже через полчаса не видел. В гостинице на недолгое время отключался свет, и как раз в этот момент подъезжала к заднему входу голубого цвета легковая машина. Из нее кто-то выходил и заскакивал в подсобку буфета. Николай Афанасьевич решил, что его околпачили хорошо знакомые ему люди. А наводчиками были опять-таки не чужаки.
— Рая, — жаловался он жене, какие у нас появились оборотни. Они же все учли, каждый мой шаг.
И худощавый, высокий Николай Афанасьевич выглядел в своей квартире беспомощным и униженным человеком.
Молодая красивая, как русалка, со светлыми распущенными волосами супруга, повесив на спинку кресла халат, уговаривала его, прижимаясь сзади гибким стройным телом.
— Ника, успокойся! Как в русских народных сказках: за битого двух небитых дают. Кто не ошибается — тот ничему не научится.
— Хороша наука за сорок две тысячи рублей!
— Не в деньгах счастье.
— Обидно! Как мальчика… уговорили и надули, смеясь.
Рая тоже была расстроена. Из темного оконного стекла смотрело на нее отражение. И какой-то магический страх напал на женщину — она занавесила окно шторкой.
— Вот кажется мне, несчастья наши только начинаются, — вздохнул Николай Афанасьевич.
— Давай выпьем водки, что ли! — предложила Рая мужу. — Иначе не уснем. Черти так и мерещатся.
Надувательство оказалась не последим. Директор комбината, дав нагоняй Новожилову, сам попался на подобную удочку полмесяца спустя. И был жутко напуган. Какие-то шутники работали с размахом, уверенно, со множеством разработанных приемов. И чем-то сумели заставить свои жертвы помалкивать.
Да, собственно, о чем кричать? Что ты кретин, простофиля, а занимаешь такую должность? Никому не хочется в этом признаться, выставить себя на смех — лучше выплатить деньги…
Сменный мастер цеха переработки костной муки Тимонин, человек ловкий и скуповатый, продал заезжим «черным грачам» (так называли строителей-кавказцев) новенькую «Ладу». По слухам, хорошо взял — больше чем две цены. Но в тот же злополучный день ему позвонили:
— Василий Корнеевич, с тебя причитается!
— За что это? — лицо у Тимонина сразу вытянулось.
— Хитер, солитер! На полу спит — и не падает!
— Кто звонит?
— Наше дело подсказать, а уж ты сам крути извилиной. Если, конечно, она у тебя есть. Мужик взрослый! Хочешь откупиться — пожалуйста, не хочешь — твое право.
— Кто звонит?! — сердито настаивал Василий Корнеевич.
— Ты что, баран с ушами?
— За оскорбление, знаете, что…
— Кол в задницу! Мы его уже намылили.
Тимонин резко положил трубку. Что толку себя травить. Но успокоиться уже не мог. И долго сидел в кресле, чесался. У него это от нервов: чуть какая заварушка, не находит себе места. Хотелось верить, что кто-то над ним подшутил, зло разыграл, но не больше. Люди, окружающие его, почти сплошь завистники: если кто-то выше ростом, богаче — сразу найдутся охотники, чтоб укусить. «Ну и пусть, потешились — и Бог с ними», — подумал про себя Тимонин. На всякий случай сказал жене:
— Пойдем, Варвара, пока светло, положим деньги на сберкнижку. Так оно спокойней!
Но бабы никогда не поддержат.
— Обязательно вдвоем, что ли? — заворчала супруга. — Я стирку затеяла, — и ушла на кухню. — Будто один не можешь отнести эти бумажки. Будто они из золота.
Это был не совсем тонкий намек: давно он обещал Варваре сережки, но двадцать семь лет прожили, а обещание так и не выполнил. И Василий Корнеевич молча оделся, сложил десятитысячные и пятидесятитысячные купюры в пятилитровый бидончик, как ни странно все пачки свободно поместились. Эка невидаль полтора десятка бумажных плиток! Туда же Тимонин сунул сберкнижку, сверху запихал чистую марлечку, как бы утрамбовав ею немалое богатство — получилось плотно и почти невесомо. Усмехнулся своей хитрой выдумке: «Никто ничего такого не подумает. Иду за молоком». А бидончик с крышкой посадил в засаленную сетку, завязал сверху узлом.