— Ну молодец! Докатился до ручки.
— Возможно, — согласился Борис Николаевич. Он сидел на диване неподвижно, закинув одну ногу на другую. Любил сидеть так в неспокойные минуты.
— Пошли на кухню, — позвала Катерина.
— Пойду, если у нас найдется что-нибудь выпить.
— Конечно, найдется. Что мы хуже людей?!
— Ты права. Не хуже, — согласился он и посмотрел измученными глазами: — И все-таки что за праздник?..
— У тебя же сегодня день рождения.
— Какой ужас, Катерина! — ударил себя пальцами по лбу Борис Николаевич. — Сегодня погиб Петр Степанович.
Катерина крошила винегрет и сразу остолбенела.
— Ты шутишь, Боря?!
— Какие тут шутки! — вздохнул он.
— Как же он погиб?
— Как обычно… нелепо.
Они сидели неподвижно за столом с минуту, возможно дольше. Катерина смахнула набежавшие слезы.
— Какой ужас!..
Лицо ее было растерянным. Сразу куда-то делась краска с губ и румянец со щек.
— Я дочку побоялась в Артек одну отправить. Время смутное. Отослала к бабушке. Весь день прокрутилась с переоформлением путевок. В деньгах, конечно, за эти горящие направления потеряла.
— Черт с ними, с деньгами! — махнул он рукой.
— Короче, прокрутилась и ничего не слышала.
Катерина как бы извинялась за то, что не в курсе дела. И все обильней текли у нее слезы. Борис Николаевич сидел, уйдя куда-то мыслями в бездну.
— Где это случилось? — спросила она.
— На станции.
— В городе?
— Нет. В Зубрилино.
— Да-а, работе вашей не позавидуешь.
Катерина достала из холодильника бутылку «Столичной», положила в тарелки кружочки кооперативной ветчинно-рубленой колбасы. Добыла где-то две бутылки «Нарзана».
Борис Николаевич молча и нетерпеливо ждал, пока стол будет готов, затем сдернул жестяную пробку с бутылки. Налил себе полный стакан водки и даже не предложил жене. Катерина понимала его и смотрела с жалостью, как на ребенка. Глаза ее по-прежнему были в слезах. Тонкие пальцы слегка вздрагивали. Она нашла в буфете пузырек с сухой валерьянкой и плеснула себе шипучего нарзана.
А Васькин выпил водку не морщась, словно воду. И тоже плеснул себе в стакан нарзана. Странно, но хмель не брал его: те же трудные думы в голове. Лишь слышал, как настенные часы неумолимо идут, отмеряя людскую норму бытия.
— Боря, надо уйти тебе с этой проклятой работы, — тихо сказала Катерина. — Пока не поздно. Кого ты будешь теперь защищать? Хапуг с толстыми карманами? Или колотить обездоленных людей на демонстрациях?
— Ты что?!
— А то…
— Но я же в угрозыске.
— Меня пугает завтрашний день.
Борис Николаевич помолчал, держа в руке пустой прозрачный тонкий стакан. На лице отразилась гримаса боли.
— Ты что, Катерина, — повторил он. — Это невозможно. Если мы отступим на нашем рубеже, что же будет со страной, с народом. Конечно, силы неравные, горсточка работников внутренних дел и черные тучи мафии. Но надо контролировать обстановку.
Конечно, он понимал жену, ее теплые чувства, ее боязнь. Но у каждого свое призвание на этой земле. И крохотное на ней место.
— Прости! — спохватился он. — Я забыл налить тебе рюмку.
Хрустальная на ножке емкость сразу засветилась от влаги радужными тонами. Борис Николаевич налил еще одну рюмку и поставил на середину стола.
— Давай помянем Петра Степановича! Пусть будет ему земля пухом. Он, как многие из нас, оставался до конца на своем месте. Не подстраивался под время. А уж сколько разного приходилось терпеть. Всякая новая метла мела по-новому. Но самое трудное время в органах — теперь.
На тумбочке названивал телефон: было уже совсем светло. Катерина на балконе развешивала стираные полотенца. И, естественно, ему пришлось взять трубку. Звонили с утра пораньше из городского управления: дежурный оповещал всех по списку о срочном совещании, которое созывает генерал.
Бориса Николаевича, конечно, это встряхнуло, и, естественно, он забегал, как молодой джигит. «Надо бриться-умываться и на службу собираться». Раньше эту строчку он пел весело, но сегодня было не до веселья.
Как ни странно, голова с похмелья не болела.
— Наверное, водка хорошая попалась, — с иронией подумал он.
Борис Николаевич уже надел отглаженную Катериной форму, посмотрел на часы и позвонил в первую очередь в госпиталь. Пострадавшей пожилой женщине Павлиновой сделали сложную операцию, состояние здоровья ее было неважным.
— Жить будет? — справился Борис Николаевич. Однако дежурный хирург отозвался сдержанно.