Кроме тебя. Ты стоишь со мной рядом.
Но дураки в белых халатах твердят, что я болен.
Что при моей болезни люди пытаются отгородиться от всех, поэтому я не терплю, когда меня трогают, нарушают личное пространство, ломятся за мою ограду. Но при этом я хотел сидеть за своей оградой вместе с кем-то. Спрятаться от остальных вместе с воображаемым другом.
Вот что они мне говорят.
Бред какой-то.
6
Он видит отца и мать, по крайней мере, те двое людей утверждают, что произвели его на свет, вытолкнули в мир, выбросили туда пинком под зад и забыли объяснить, как существовать, если ты его боишься, если люди пугают тебя, если однажды ты вдруг чувствуешь, что у тебя нет кожи, поэтому для защиты нужно нарастить толстый и прочный панцирь. Металлическую броню.
Они отправили его в жизнь, как в летний лагерь, и оставили одного на долгое-долгое лето.
Он их ненавидит и орет, его тошнит ругательствами и проклятьями, он пытается ранить и причинить родителям боль, он хочет оттолкнуть их с такой силой, чтобы эти покрытые загаром терракотовые лица разбились и разлетелись на осколки.
И он сопротивляется до конца, не веря, не желая, отказываясь верить, и кивает в изножье кровати, где сидит с отсутствующим видом молчащая, теперь почему-то вечно молчащая Крис, но никто из них не признается в том, что ее видит.
Тогда он раскрывает свою главную тайну и говорит, что им нужно преодолеть тот бесконечный лестничный пролет, подняться на второй этаж дома, зайти в спальню, подойти к шкафу, открыть дверцу, достать коробку и найти в ней часы со странными знаками — они покажутся вам странными, ведь вы не знаете, что это такое, вы не знаете ничего, просто привезите.
Он дает им предельно четкие и точные инструкции.
Даже эти кретины не смогут напутать.
Но они все равно путают, и, когда он спрашивает, нашлись ли часы, они смотрят друг на друга с муторно печальным видом, который идет их лицам, как последней шлюхе с испитой мордой — наряд девственной школьницы. Затем они оборачиваются к нему и показывают то, что привезли из дома, из его тайника, где он спрятал свой драгоценный подарок — карманные часы Повелителя Времени.
— Прости, — говорит мать, этак меланхолично вздыхая.
Сука.
Она сжимает в наманикюренных пальцах ссохшийся, тронутый плевочками плесени апельсин.
7
Они продолжают лгать и притворяться, мне кажется, что вместо ртов у них — гнойные нарывы, язвы, которые разъела фальшь, когда они врут мне, я вижу вытекающую оттуда сукровицу.
Я никогда им не поверю, Крис. Ты нужна мне, значит, ты — настоящая.
Только, пожалуйста, заговори в их присутствии, чтобы они убедились.
Говорить только со мной больше недостаточно.
Слышишь меня?
Говорить только со мной — больше недостаточно.
Если ты продолжишь молчать и делать вид, что меня не замечаешь, мы утонем вместе, волна, которая нас проглотила и уволокла на дно, уже не позволит выплыть.
Помоги мне.
Скажи им, что ты здесь.
8
Стены белее зимнего снега в морозный день, когда тебя ослепляет сверху и снизу, солнце обрушивается, оглушает, чувствуешь себя маленьким и беззащитным, будто тебя разглядывают в лупу, и сразу видно, что с тобой что-то не так, покривленный…
Ты видела такой сон, где Доктор берет за руку и говорит: «Бежим!»? Я хочу бежать, но не пускают: на ногах и руках — ремни.
От белого приходится все время спать, чтобы не смотреть. Не открывать их, ну, понимаешь, что я хочу сказать? Нет? Слова путаются.
Слабо-умие. Я всегда этого боялся. Меня нет без моей головы. А голова раскалывается, куб из моего сна.
Так страшно.
Из глаз — влага. Как это называется? Трудно вспомнить. Глаза льются? Нет, не так.
Вспомнил.
Я плачу.
9
Когда все зарождалось, тот, кто придумал, кто сделал и совершил, его нет, но оно зародилось, миры пришли и стали. Каждый мир думает, что есть правда, а другой мир может быть, но лишь возможность, история для рассказа, детское, знаки на бумаге, которая собрана, где картинки, музыка, говорят люди, красивые и другие. Или вот если Доктор, который может быть, но мы лишь хотим, чтобы он был, и звезды близко, мир в механизме с числами, между створок вся душа внутри. Мы хотим, чтобы снаружи такое же, как внутри, а там нет, даже когда глаза льются, все равно. Но, если верить вот так, что я понял, как открыл, тогда внешнее и есть то, что внутреннее, как атомы и пыль, пусть не видишь, пусть закрыто, ведь существует все равно. Вне времени и материи, вот эта материя видна, а другая — нет, но я найду.