— Да…
— И мне кажется, это не самое болезненное в твоей ситуации.
— Да…
— Скажи это, Ли.
— Зачем? Что это изменит? — пациент поднимает на него взгляд, и на мгновение доктору становится так страшно, что хочется вскочить и убежать.
Старые, смертельно старые глаза на молодом лице…
— Ты знаешь, что лучше высказать вслух то, что чувствуешь.
— Лучше, — повторяет за ним Ли механически. — Господи, да какая разница? А, все равно… Это пытка, Дэвид. Это долбаная пытка — смотреть на нее, иметь возможность заговорить с ней, знать, что она может подойти ко мне, что я могу ее даже почувствовать… Знать все это и каждую минуту, секунду, каждое мгновение понимать, что…
Он замолкает, сдаваясь своей боли, а когда продолжает снова, кажется, что становится еще старше, превращается в дряхлого, рассыпающегося на куски старика:
— Каждое мгновение понимать, что ее — нет.
Посеревшая кожа сдувается проколотой оболочкой.
Что с этим можно сделать?
Лишь говорить.
Они разговаривают.
Вопросы, ответы, вопросы, ответы, оборачивающиеся вопросами, вопросы, оборачивающиеся ответами, а потом время заканчивается, оно не заперто в карманных часах со странными знаками на крышке, поэтому заканчивается ровно тогда, когда ему положено.
На пороге Ли останавливается.
— Я ни разу не поблагодарил вас. Ни разу не сказал жалкого «спасибо» за то, что вы догадались обо всем и примчались ко мне домой, когда я сорвался, а вы все поняли, приехали, отправили в больницу… За то, что тянули меня, пытались вытащить и вроде как вытащили, уж я не знаю, куда… Я никогда вас не благодарил.
— Хочешь сделать это сейчас? — спрашивает доктор, зная ответ.
— Нет.
— Ты так меня за это и не простил?
— Вы хороший психолог, — усмехается Ли. — Увидимся через неделю, док.
Он едет домой — теперь он живет в собственной квартире, и одиночество гарантировано ему законом, никто не может в него вторгнуться, ни один человек его не нарушит. Лица родителей давно расплылись, превратились в изображения на фотографиях. Он не желает их видеть, возможно, они умерли, хотя, вроде, он слышал, что не так давно они опять произвели кого-то на свет, остается лишь надеяться, что этому существу повезет больше, что оно родилось в толстой шкуре, как в мешке или в рубашке, с цельным рассудком, который не станет играть с ним в игры. Остается надеяться, что это новое пухлое розовое существо останется «ментально пригодным» до конца своих дней, не омраченных желанием психики шагнуть на все четыре стороны, оставив заброшенное тело на месте.
Но, если нет, Ли, по большому счету, все равно. Умерли, так умерли. Свихнется, так свихнется. Ему-то что?
Стены в его квартире выкрашены в темные цвета, чтобы она казалась меньше внутри, чем есть на самом деле.
Ему так спокойнее, жить в сжавшемся пространстве, как в норе.
В коридоре он швыряет в угол сумку, расшнуровав ботинки, отбрасывает их в сторону, и направляется в ванную, к шкафчику за зеркальным стеклом, где хранятся лекарства.
Он заходит туда, не дыша.
Потому что там он — не один.
Прислонившись к дверному косяку и рисуя на потолке мечтательным взглядом, в ванной комнате стоит девочка в полосатом свитере, слегка пахнущем стиральным порошком.
Эта девочка никогда не сменит одежду и не повзрослеет.
— Ну, что? — спрашивает она обеспокоенно. — Как все прошло?
Ли вздрагивает, волна озноба проходит по его телу, отвечать нельзя.
— Что сказал тебе доктор?
Он отодвигает зеркальное стекло на полке, его повлажневшие пальцы оставляют следы и дрожат.
— Поговори со мной. Знаешь, это очень обидно, когда ты делаешь вид, что меня не замечаешь. Как будто меня здесь нет.
Крис смеется.
— Почему ты со мной больше не разговариваешь, Ли? Я соскучилась по нашим играм. Давай сыграем. «Я люблю тебя». Это мой тезис. Оспаривай.
Крис смеется.
— «Я всегда хочу с тобой разговаривать». Помнишь, как ты это сказал? Значит, ты мне солгал? «Все критяне — лжецы»? Твой любимый логический парадокс. Ты уже разрешил его? Знаешь, существует теория, что придумавший его грек был шизофреником. Как просто все объясняется.
Крис смеется.
Ли достает упаковку таблеток, отвинчивает крышку флакона, вытряхивает на ладонь вытянутую зеленую капсулу, похожую на свернутый листочек клевера.
— А помнишь, как ты загадывал: «Вот я выпью последнюю таблетку, и Крис исчезнет навсегда»? И так много-много-много раз, много-много последних таблеток. Помнишь? Ты должен помнить. У тебя прекрасная память.