— Ну, я, конечно, не солдат, но двое действительно рискуют меньше, чем одинокий путник. От Вероны на север тебе тоже не следует ехать одному. Дождись какого-нибудь каравана Тамошние края, говорят, совсем дикие.
— Да, конечно. Ты тоже береги себя.
— Непременно. Когда ты выезжаешь?
— Как только избавлюсь от всего тут. Думаю, дней трех мне на это хватит. Пришлось бы, конечно, провозиться дольше, чтобы выторговать наилучшую цену, но к чему? Мне не терпится начать новую жизнь на новом месте, так что долой старый хлам. И на службе императора я вряд ли буду бедствовать… А у тебя какие планы?
— Мне не надо улаживать никакие дела — я ведь уезжаю не насовсем, — солгал я. — Так что готов ехать, когда будешь готов ты.
И три дня спустя мы действительно отправились в путь. Был конец мая, погода стояла чудесная, и казалось, что сама природа обещала успех всякому задуманному в это время предприятию — но, конечно, из двух предприятий окончиться успехом могло лишь одно. Винченто ехал на лошади, я — на муле, что, по правде говоря, создавало впечатление, что путешествуют не два товарища, а хозяин со слугой, но, так или иначе, на тот момент даже и покупка мула была для меня едва посильной тратой. В моей дорожной торбе было не так уж много вещей, но Винченто удивился бы, если бы узнал, что среди них имеется небольшая лопата с обрезанной ручкой.
Наше совместное путешествие продолжалось три дня, хотя возможность не раз предоставлялась мне уже в первый день. И дело вовсе не в том, что я терзался и мучился сомнениями. Напротив, меня самого удивило, насколько спокойно я себя чувствую после того, как твердо принял решение. Но мне все же хотелось отъехать подальше от Фиренты. Вероятность встретить на дороге кого-то знакомого была совершенно ничтожной, но я все-таки предпочел довериться своей интуиции. О чем мы говорили по пути, я уже не помню — должно быть, болтали о пустяках; по крайней мере, я успешно поддерживал беседу, не вызывая подозрений моего спутника. Впрочем, при его легкомыслии это было нетрудно.
Рано утром четвертого дня, прежде чем выехать с постоялого двора, я незаметно от Винченто подобрал овальной формы камень, удобно ложащийся в руку, и завернул его в тряпку. Мне не хотелось лишней крови или, тем более, резаных ран. Не потому, что я опасался вида крови — за свою краткую карьеру в качестве ученика кожевенника я успел повидать и не такое — а дабы не портить одежду.
Через пару часов на совершенно пустынной дороге — что, как говорят, была довольно оживленной в античные времена, но в ту пору выглядела почти заброшенной — я слегка придержал своего мула, а потом окликнул Винченто.
— Что у тебя случилось? — спросил он, оборачиваясь.
— Не у меня. У тебя. Твоя лошадь вот-вот потеряет левую заднюю подкову.
— В самом деле? Не заметил, чтобы она хромала.
— Захромает, когда подкова свалится.
— Вот ведь незадача, пока мы еще доберемся до кузни… Ты уверен? Разве ты мог хорошо рассмотреть на ходу?
— Взгляни сам, — пожал плечами я.
Он спешился; я тоже. Он присел возле задней ноги лошади и тронул ее за бабку, побуждая поднять ногу; я подошел сзади с камнем в руке.
— Ну же, давай, — сказал он лошади, но я мог отнести это на свой счет. Я ударил.
Я надеялся, что удар по затылку сразу же лишит его сознания, и он не успеет ничего почувствовать и уж тем более понять. Когда я не столько даже услышал, сколько почувствовал отвратительный мокрый хруст, с которым камень проломил череп, я был уверен, что так оно и вышло. Винченто, словно тряпичная кукла, повалился вперед, ткнувшись лицом в дорожную пыль. Но когда я перевернул его, чтобы убедиться, что он мертв, он смотрел на меня. Смотрел расширенными глазами, мелко и часто дыша, и пытался что-то сказать.
Под взглядом этих глаз я на какой-то миг растерялся и пробормотал нечто глупое — кажется, что его лягнула лошадь, и что я сейчас ему помогу. А потом взял его за горло и стал душить. Душить, глядя ему прямо в глаза. А он все не умирал, хотя и не мог сопротивляться — из горла вырывался хрип, из носа текла кровь, шея сделалась скользкой от пота, зрачки подергивались туда-сюда, но все же он не сводил глаз с меня, своего убийцы. Я уже жалел, что отложил в сторону камень, не желая снова этого хруста, — возможно, еще один удар покончил бы со всем разом, не растягивая эту агонию… Затем его каблук выбил дробь по земле, словно он пытался станцевать лежа, зрачки застыли и расширились еще больше. Ни пульса, ни дыхания больше не было. Винченто Фирентийский был мертв.