И, разумеется, никакие кровавые призраки не тревожат мой сон. О том, что я сделал почти пятьдесят лет назад на пустынной дороге к северу от Бононы, я не жалел ни единой минуты. Несколько раз — уже после того, как моя слава распространилась по всей Империи — мне приходили письма от оставшихся у Винченто родственников — или, во всяком случае, от людей, претендовавших на то, что являются таковыми. Разумеется, во всех этих письмах они просили денег у своего богатого и знаменитого родича. Я оставлял их без ответа.
И как не знаю я мук раскаяния, так же не знаю я и мук страха. Никто не смог бы и даже не попытался бы меня разоблачить.
Словом, у меня есть все, за исключением разве что дворянского титула. Людвиг предлагал мне его, но я отказался, обосновав это тем, что, поскольку я предпочитаю оставаться холостяком и воспитание отобранных мною учеников для меня всяко предпочтительней обзаведения собственными детьми, нет нужды создавать новую дворянскую фамилию, которую все равно некому будет передать. Людвиг согласился и более не возвращался к этой теме.
К ней вернулся Филипп, когда принимал мою отставку с поста придворного живописца. Окончание долгого царствования и восшествие на престол засидевшегося в принцах наследника всегда означает большие перемены при дворе — особенно среди престарелых придворных — но Филипп не решился бы сместить столь прославленного человека, как я. Это было целиком мое решение. Мое зрение уже не так остро, как раньше, и, хотя я все еще мог бы писать портреты и картины иных жанров, опираясь на знание тысяч типажей, хранящееся в моей памяти, они уже не были бы столь совершенны, как прежние. Возможно, этого никто бы и не заметил и уж, наверное, не высказал бы вслух. Но я не желаю создавать что-либо, не отвечающее моим собственным строгим критериям.
Филипп, конечно, выказал подобающее сожаление по поводу моего ухода, хотя, полагаю, в глубине души он был рад. Все же он спросил меня, кого я рекомендую на свое место. Я предложил ему на выбор трех из своих учеников; в конце концов он действительно выбрал одного из них. Мне же, «в благодарность за долгую и верную службу престолу и отечеству», он предложил титул, даже более высокий, чем в свое время Людвиг. Я вновь отказался.
«Понимаю, — улыбнулся Филипп, — графов и маркизов на свете множество, а Винченто Фирентийский — только один».
Винченто Фирентийский.
О злая ирония судьбы! Конечно, я давно привык к тому, что меня называют именно так. Но получается, что всю свою жизнь я употребил только на то, чтобы прославить имя своего соперника. Родольфо Фирентийский сгинул без следа, пропал где-то на дороге в Хелласу, и даже тогда это известие явно не взволновало многих, включая его отца и брата, а уж ныне о нем не помнит и вовсе никто. Картины, написанные им за его короткую жизнь, возможно, где-то еще висят, но их нынешние владельцы, скорее всего, не знают имени художника. А Винченто Фирентийский жив и известен повсеместно. Историки уже пишут о нем труды, причем начинают повествование не с его прибытия в столицу, а с его детства в семье рыбака. И с его ранних работ, разумеется. Конечно, разбирающиеся в искусстве не могут не отмечать, что их стиль отличается от «зрелого Винченто», но их это не смущает: так бывало со многими художниками. И эти работы уже сейчас стоят гораздо больше, чем в то время, когда были написаны — и чем они заслуживают. Винченто Фирентийский, моими стараниями, обрел бессмертие.
Или нет.
Я не позволю ему восторжествовать. Я верну себе свое имя. Конечно, не при жизни. Я намерен прожить оставшиеся мне несколько лет на своей вилле у озера в горах, наслаждаясь покоем и достатком. Пакет с этой рукописью будет вскрыт лишь после моей смерти — и, если вы это читаете, значит, это уже произошло.
Так что вы будете делать теперь — зная, что величайший живописец величайшего из императоров, человек, ставший выразителем эпохи и законодателем современного изобразительного искусства — на самом деле убийца, вор и обманщик, а имя, которое вы привыкли с почтением произносить, на самом деле ему вовсе не принадлежит? Будете ли вы вычеркивать это имя изо всех трудов и наставлений для художников? Осмелитесь ли посягнуть на полотна, украшающие ныне дворцы и замки сильных мира сего? Дерзнете ли соскребать прославленные фрески в ваших соборах? Выше я отметил, что никогда не писал автопортретов; на самом деле это не совсем так. В каждой из многофигурных композиций, запечатленных мною на стенах и потолках, у одного из персонажей — о, разумеется, далеко не главного — мое лицо.
Возможно, кто-то из вас попытается замять скандал. Сделать вид, что эта рукопись — всего лишь последняя шутка экстравагантного художника, хотя при жизни я никогда не отличался экстравагантной манерой шутить. Или и вовсе представить все так, будто я в старости выжил из ума. Так вот, я представлю доказательство своих слов. Я скажу вам, где на самом деле похоронен Винченто Фирентийский. Я специально выбрал тогда на дороге приметное место, которое легко будет найти — хотя тогда у меня еще не было четкого видения, зачем я это делаю. Итак, это ровно в двадцати милях к северу от Бононы по дороге на Верону; там еще с античных времен стоит гранитный столб, на котором выбито число «ХХ». От этого столба, стоя лицом на север, надо повернуть направо и пройти сорок шагов прочь от дороги. Там деревья расступаются, образуя небольшую поляну вокруг дуба — вне всякого сомнения, он все еще стоит. Копайте у корней дуба с западной стороны. Винченто еще в детстве сломал левую руку ниже локтя; это известный факт, ныне отраженный в его биографии. Рука благополучно срослась, но след на кости, несомненно, должен быть хорошо заметен. В свою очередь, в моих костях вы никаких таких следов не найдете.