— Дед, — умоляюще, с болью в голосе и, может, даже со слезами в глазах, спросил я, — скажи мне честно, только очень честно, замечаешь ли ты во мне какие-нибудь отличия? Прошу тебя.
— Нет, — кратко и, как мне показалось, безжалостно ответил дед. Но тут же сообразил, что ответил слишком сухо, и добавил: — Какие отличия? Ты точно такой же, как и я.
— Да, но дед первый? — чуть не плача, сказал я.
— А, ничего с ним не случилось. Мало-помалу память к нему вернется. А если и не вернется, ничего страшного.
— Как же ничего страшного? А если и меня реплицировали не полностью, если пропустили что-нибудь?
— Я не вижу, чтобы у тебя что-то отсутствовало, — успокоил меня дед два и вышел, оставив меня утопать в иррациональных сомнениях.
Несколько следующих дней я провел в терзаниях и попытках разобраться со своей сущностью. Я слонялся по дому, всматривался в разные предметы и мучительно связывал их с какими-нибудь воспоминаниями из детства и юности. В большинстве случаев мне все удавалось вспомнить, но это меня совсем не успокаивало. В этих раскопках я наткнулся на старый видеодневник с выцветшей голограммной наклейкой. Оказалось, это мой собственный дневник, который я вел в далекие юношеские годы. Со сжимающимся от беспокойства сердцем я начал просматривать первые страницы. Голограмма, хотя и не такая яркая и контурная, как нынешние, вернула меня в прошлое, но не совсем. Юноша, который важничал в дневнике, это действительно был я, но тот вздор, который он нес перед камерой, показался мне непонятным и нереальным. Это я так говорил? Это у меня были такие взгляды на жизнь, вселенную и женщин? Это я заносил в дневник подобные политические суждения? Я ли был этим юнцом, который ехидно смотрел на меня своими голографическими очами?
Да, я помнил, что вел дневник, что изливал в него состояние души, но я совершенно не помнил, что говорил такие вещи. Молодой человек из дневника — это был я и одновременно не я. Мир раскачался, и злорадное существо сомнения радостно расправило крылья. Меня реплицировали не так, как нужно. Пропустили очень много важного из моих воспоминаний и моего мироощущения, поэтому дневник показывал совсем другого человека, с другими мыслями, идеями и стремлениями. Человека, который определенно не был мной.
Охваченный такими параноидальными мыслями, я попытался поговорить с дедом два.
— Я думаю, ты просто фантазируешь, — бездушно ответил он на мои замечания о качестве репликации. — Естественно, что у тебя нет ничего общего с тем симпатичным, любознательным пареньком из твоего дневника. Я тебя помню и могу подтвердить, что сейчас ты совсем другой, но репликация тут ни при чем.
— Ты думаешь?
— Я убежден.
Но меня это не убедило, и хоть я понимал, что человек с годами меняется, все-таки тот молодой человек из дневника, который должен был быть мной, казался мне совсем чужим.
Понимая, что в любом случае, независимо от того, что случилось со мной после репликации, нет никакой возможности что-то изменить, я постепенно успокоился. Я начал готовиться к новому путешествию и старался сделать все, чтобы отправиться поскорее. Два моих деда очень сблизились. Это нелепое выражение, конечно, но дела обстояли именно так. К деду один так и не вернулись воспоминания полностью. Дед два ввел его в подробности ведения дел в семейной фирме, а на мой вопрос о юридических и других бюрократических тонкостях небрежно ответил, что это мелочи, которые на демократической планете не имеют особого значения.
Поскольку дед один не мог вспомнить, и как его зовут, чтобы как-то к нему обращаться, дед два решил придумать ему имя.
— Секу, — предложил дед два.
— Годится, — согласился дед один, который в жизни обычно не обращал внимания на бытовые подробности, к каким относил и имя.
— Почему именно такое? — удивился я.
— От слова «секундос», — пояснил дед два, — то есть второй.
Я хотел было ему возразить, что на самом деле хронологически он сам — второй, но отказался от этой мысли. С одним дедом трудно спорить, а с двумя вообще невозможно.
Мои деды были широко скроены, и факт неуспешной репликации и дублирования вообще не отразился на их психике. Их жизнь даже стала интереснее. А вот я испытывал экзистенциальные терзания относительно моей идентичности, моей сущности и моей одинаковости. Меня волновал вопрос, в какие моменты своей жизни человек становится отличным от своего предыдущего я. Ведь получается, что мы постоянно реплицируемся и непрерывно теряем какие-то частички своей прежней сущности.