В большей степени воспоминания обращены к старшему поколению: Марии, Александру Ивановичу и их ровесникам. Всякий раз стараюсь подчеркнуть, что они интересны не только близостью к великому человеку, но особенным устройством внутреннего мира и судьбы. Поколение, детство и юность которого прошло в Российской империи, а жизнь вобрала две революции, сталинизм и две мировые войны. Следует ли что-нибудь к этому добавить? Только то, что в результате они были людьми такой внутренней силы, обаяния и естественной, в крови, в капиллярах растворенной интеллигентности — какой я больше не встречал никогда.
Вместе с Иосифом и его близкими, героями книги стали старые квартиры в центре города, в которых мы жили, Ленинград 60-х, 70-х и 80-х годов. Город, как мне кажется сейчас, в котором, куда ни зайдешь, встретишь обязательно писателя, художника, музыканта или поэта.
Через год после публикации, поток откликов, событий и встреч, можно сказать, потребовал подведения итога. Мне показалось, что я делаю это для себя. Но, получилось иначе.
Оркестровка памяти
Странные мои отношения с прошлым… Неожиданно стал классифицировать виды памяти. Сумма молчаливого внимания читателей более всего предполагает биографическую память: разглядывание, узнавание событий, ситуаций, деталей быта и истории вещей, принадлежавших… и так далее… потребность услышать, прочитать как можно больше.
«Желтая» память — во многом журналистское, цеховое: скандалы, личная жизнь, и прочее бельишко в котором интересно поковыряться. Есть в этом виде спорта и любительская лига.
Профессиональная память литературоведов и биографов. Сложно поддающийся описанию сплав искренней и глубокой любви, и… работы, деятельности, порой препарирования.
А все-таки главный герой этой истории сказал: «Биография поэта в покрое его языка». И добавить нечего, непонятно только зачем нужны истории из жизни.
Я искренне с ним согласен, но последние «книжные дела» открыли мне значение биографической памяти. Когда человек ушел, а голос его остался, и то, что он говорит, больше никто сказать не может, читатели (с помощью даже чужих впечатлений) как-бы пытаются уцепиться за говорящего, чтобы он не отдалился настолько, что перестал восприниматься человеком, не стал памятником или черной точкой на горизонте, уроком по литературе в школьной программе и т. д.
Сегодня все виды внимания к прошлому Иосифа Бродскоговместе создают неописуемый контекст. В результате их оркестровки юбилейных выступлений, музейных событий, кинопремьер и творческих вечеров, весь прошедший год строки из стихотворения «Остановка в пустыне» звучали для меня пророчески.
«Когда-нибудь, когда не станет нас,
точнее — после нас, на нашем месте
возникнет тоже что-нибудь такое,
чему любой, кто знал нас, ужаснется.
Но знавших нас не будет слишком много».
К счастью, у меня с этим стихотворением связаны ассоциации другого рода. В детстве я жил в большой коммунальной квартире на Исаакиевской площади, в знаменитом доме со львами постройки Монферана, по сути — обитал во дворце. Соседом по квартире, и не просто соседом, а жильцом, шевеления которого слышались порой прямо за стенкой, был известный ленинградский поэт Володя Уфлянд. С Бродским они дружили, и Иосиф заходил к нему в гости.
Я хорошо помню 1966 год. Как раз в те дни, когда Иосиф писал: «Теперь так мало греков в Ленинграде, что мы сломали Греческую церковь…», Володя Уфлянд с моим дядей (мы жили с ним вместе) лазали по развалинам греческой церкви. Скалывали и снимали со стен керамический декор: византийские капители и геральдические щиты. Из капителей потом сделали кашпо, а щиты просто повесили на стену.
Часть II Сила притяжения
Точка
Точка — в книге так же значима, как смерть. А в жизни она условность, поставил точку, перевернул страницу, и движешься дальше. Через пару минут объявят следующую остановку.
Проблема пишущего человека в глубине и силе погружения в текст. Поток текста не отличим от реальности, и где ты оказался в момент постановки точки, — истина почти в конечной инстанции. По крайней мере, сложно разрываться на части. Одна твоя половина уплывает вдруг куда-то на сияющие витрины книжных магазинов. Другая — тащится себе, как ни в чем не бывало, обычным аллюром обыденности, пережевывая будни и разговоры о невыплаченных гонорарах.