- Я знаю это твоих рук дело — надо мной возвышалась склочная гестаповка Бэтчелор. - Ты у меня сегодня вылетишь из этой синекуры мексиканской. Слышишь?
Я знал что весь барак ждет моей реакции — так уж устроена тюрьма, как яхту назовешь — так она и поплывет.
- Куда вылечу? На волю? Или в тюрьму меня посадишь?
- Узнаешь. Все узнаешь, сукин ты сын
16
Мне было лет шесть и я жил в самой лучшей в мире стране — Советском Союзе. Отец занимал весомую должность в партийных структурах — хотя тогда еще не было в обиходе странного слова «аппаратчик». Детство было как и положено при развитом социализме — счастливым. Один только случай вырывается из общей картины тортиков и шариков на день рождения.
Отца отправили на конференцию в ГДР. Германия, даже советская в потребительском отношении — а в те годы, увы, это сытое отношение к жизни становилось у нас основным — ушла далеко вперед. Отцу разрешили взять с собой маму, а меня шестилетнего отчего-то признали невыездным - раскусили наверное мою бродячую сущность.
Было решено сдать меня на три неделе маминой двоюродной сестре. Тетке, с которой мы не особо общались. «Три недели пролетят незаметно успокаивал маму отец. Она разрывалась между шансом пройтись по Берлину, и необходимостью оставить меня «одного». Только совсем недавно узнал, что в комплекте со мной, тетка получила пару банок красной икры, ветчины из спецраспреда и весомую сумму в совдензнаках.
Три недели.Тетка выдержала только одну. По привычке есть все, что лежит в холодильнике — я без хлеба сожрал икру, пока тетка принимала душ. Икра предназначалась на продажу.
В ярости, тетка отвела меня к доброму доктору и сказала, что я писаюсь ночью и вообще — сомнамбула ходячая. Я объяснил доктору, что это неправда. Доктор поверил — он дал мне леденец и путевку в спецсанаторий для умственно отсталых.
Санаторий был расположен при городской психбольнице. Приговор на путевке гласил — двадцать восемь дней. На следующий день я очутился в моем первом заведении с колючей проволокой и сигнализацией поверх высокого глухого забора. В моей первой общей спальне, в моей первой компании идиотов. Завтрак, обед, ужин, прогулка — все по правилам распорядка. Два часа телевизора в день — мы смотрели «Капитана Врунгеля». Мой первый в жизни срок. Ходка.
Не то чтобы меня пытали или ставили надо мной бесчеловечные эксперименты. Просто переход из единственного и неповторимого — в «одно из» шутка довольно болезненная. Я к тому времени считал уже себя ярким и неповторимым — вынужден был ловчить и подстраиваться чтобы слиться с cерой толпой. Высовываться в таких заведениях чревато.
Как и во всех институциях государства — в интернатах, санаториях и школах нас учат - «Мечтайте о великом! Дерзайте!», а потом заставляют спрашивать разрешения каждый раз когда надо выйти в туалет.
Дети с разной степенью психических отклонений, злобные женщины в крахмальных белых халатах, режим — заложили основы того что можно назвать профессиональным преступником. Хочешь выжить — смотри что делают другие и повторяй. Не высовывайся — сливайся со средой.
План тетки был амнистировать меня за день-два до приезда родителей. Отец каким-то образом дознался о моих злоключениях. Через неделю «излечения», когда я уже вполне обвыкся к навязанным мне условиям жизни и обзавелся первыми корешами, вдруг, как из под земли возник мой папа.
Батя схватил меня в охапку, прижал в груди и не обращая внимания на протесты людей в белых халатах вынес меня на волю — на руках, прижимая к широкой отцовской груди. Это, наверное, одно из самых больших чудес когда-либо случившихся в моей жизни.
Сейчас — много лет спустя, когда отец уже давно покинул нашу перенаселенную планету, в минуты душевной слабости я всегда вспоминаю это великое чудо спасения.
В поселковой шардонской тюрьме я лежу и мечтаю как вдруг откуда не возьмись, вдруг возникнет мой отец, поднимет на руки и вынесет — сквозь колючку, стены, камеры наблюдения, тупо, по-военному обритых ментов — вынесет на чистый свежий воздух. Я молюсь и говорю с небесным отцом, будто с богом. Но он все не приходит и не приходит. Разве что — во сне.
Матрица событий на Мейфлауэре похожа начала сбоить — вчера вечером снова привезли Пако. Того самого, Шпако — которого депортировали дней десять назад. Его высадили в Мексике, он поел там тортилий, развернулся и юркнул обратно — через тоннель под Нуэво-Ларедо. На автобусах добрался до родного Пейнсвилля. Побыл несколько дней с женой и детьми — пока его кто-то снова айсовцам не слил. Круг замкнулся.
Правда, теперь Пако уже не мой сосед, он через два ряда с Аруной и Андрийкой. Снова всучил ему Маркеса — карма, Пако.