Сруб с горем пополам Козьма еще срубил и на приготовленный фундамент уложил. На большее его познаний в строительстве не хватало. Не было знающих людей и среди добровольных помощников. Помаялся, помаялся Козьма и, вконец измучившись, стал подумывать: а не бросить ли ему свою затею?
Но в любом благом начинании должен быть выход. Обязательно должен быть выход!
На вторую седмицу после Пасхи – а Пасха в этот год была ранняя, по утрам сильно примораживало – забрел нечаянно в деревню облаченный в дырявую рясу и разбитые лапти, гремя полупустой кружкой для сбора милостыни на строительство храма, тощий и седовласый монах Лукашка. Подивился на сложенный под самую кровлю сруб. Присел, вытянув изможденные ноги, на ошкуренное бревно. Покряхтел, подавил кашель, перекрестился.
Выслушал сетования Козьмы.
«Это как же, мил человек, изволишь говорить – придется прекращать строительство? Это как же подсказать некому! А я тебе на что? Да знаешь ли ты, сколь я таких вот церквушек-лебедушек на своем веку-то поставил! Считать будешь – пальцев на руках не хватит. Всю жизнь, с малых лет, горбатился. Теперича силы не те. Только и живу, что Божьей милостью и людскими подаяниями.
Лет пятьдесят назад нам с тобой повстречаться нужно было. Да ты тогда, поди, еще и не родился. А по внешнему виду сразу и не поймешь, сколько годков тебе кукушка откуковала. Веры бы тебе, мил человек, побольше. Веры тебе не хватает. А умение и опыт со временем придут. В этом можешь на меня рассчитывать. Да и чего уж тут разговоры разговаривать попусту, твои дела – теперь мои дела. Глядишь, общими усилиями церкву твою до ума и доведем.
Главное, не помереть нам с тобой раньше времени».
Монах потряс своей кружкой, закрыв сморщенной ладошкой прорезь. Да так уверенно и сноровисто. Видно, этот фокус монах проделывал много раз. «На-ка, мил человек, копеечку да пошли кого-нибудь в шинок за чекушкой. Сейчас душу погреем и твои горемычные дела, кхе, кхе, кхе, – зашелся в сухом кашле монах, – обкашляем». Впервые после смерти Антипа улыбнулся Козьма. «Обмозгуем, – поправил монах. – Шуточки шутить будем, когда церкву срубим. И вот еще чего разумею – не спрашивай, откуда я знаю, будем считать, что сорока на хвосте принесла, – плохое дело ты совершил, порешив насильников. Сказывают, они по пьяному делу над Маруськой Зитевой надругались.
А ты их без покаяния прямо в геенну огненную отправил. Совсем это не по-божески – без покаяния-то. Сколько разбойников и татей великих, приняв покаяние, в святости и молитвах смертный час встретили. Теперича их тяжкий грех – наш с тобой грех.
Попробуем к нашей красавице четыре новых венца подрубить.
А над крышей, думаю, немного нужно покумекать. И чтобы луковки колоколен непременно к небу тянулись, а не висели, будто репы, кипятком ошпаренные». «Да, непременно чтобы тянулись», – поддакнул Козьма. Вроде бы и не каялся Козьма, так, вскользь, упомянул о своем новом грехе. Даже не упомянул, а согласился, но дело пошло. Все внутренние и внешние цепи, опутывающие Козьму, словно сами собой осыпались.
И снова исподволь, не торопясь, хлыст за хлыстом Козьма подвозил бревна, шкурил, прорубал пазы и замки. Общими усилиями обтесанные бревна укладывались на самую верхотуру стен.
А стены, в свою очередь, незаметно для постороннего глаза росли, росли и росли. Но на беду, нашлись люди, посчитавшие дело Козьмы неправедным. Мало того, наносящим немалый вред не только уездной, но и губернской казне. Поскитавшись по властным структурам, бумага, описывающая все «безобразия», творимые Козьмой, прочно осела в одном из кабинетов уездного начальника. Козьма как раз вез очередные два бревна, когда пролетка с сидящими в ней щеголеватыми франтами перегородила дорогу.
Озадаченный Козьма передернул веревочные вожжи и попытался объехать нечаянное препятствие. Тощая лошаденка жалобно заржала и заскользила нековаными копытами по дну необъятной лужи. Дроги затрещали и накренились, всеми четырьмя колесами провалившись в настоявшуюся грязь.
Делая неимоверные усилия, заморенная лошаденка попыталась выбраться из колдобины. Но ее усилий было явно недостаточно. Козьма схватил толстенную веревку, привязанную к телеге, перекинул ее через плечо и принялся тянуть, помогая лошади. От церкви, завидев неладное, бежали мужики, напутствуемые криками яростно жестикулирующего руками, сгорбленного седовласого монаха, облаченного в давно не стиранную ветхую рясу.