В свои 18 лет я считал его дедом, а он был отцом моего однокашника. Нас было трое студентов, которые подружились во время поступления в Политехнический институт. Моя жизнь проходила под ненавязчивым присмотром Давида, насколько мог себе позволить этот очень занятый человек, который работал в научно-исследовательском институте заместителем директора.
Зачётные недели наша троица проводила в квартире Давида, это было удобно, потому что его жена, Анна Гавриловна, была на пенсии и умилялась, что трое шалопаев занимались науками, хотя бы раз в полгода. Квартира была просторной, из окон виднелся кинотеатр «Аврора», в который мы с удовольствием забегали при любой возможности.
С Давидом мы продолжали общаться до самой его смерти, которая случилась, когда ему исполнилось 88 лет, но и в преклонном возрасте он заражал меня своей энергией, напором и оптимизмом. Когда Давида не стало, я осознал, как мне повезло, что я повстречался с этим человеком, который вначале показался мне дедом. По мере моего возмужания он стал для меня вторым отцом.
Мой отец был жив, тоже участник войны, но я учился в Краснодаре, а мои родные жили в Новороссийске. Общение с мудрым, мужественным и стойким человеком учило меня порядочности, честности и ответственности за свои поступки. Заключительный десяток лет мы с Давидом стали друзьями; несмотря на разницу в 36 лет, он принимал меня за равного, но когда хотел отбиться от моего бурного напора, шутливо останавливал: «Молчи, мальчишка!»
Я не обижался, потому что это было правдой. Осознание, что между нами зародилась дружба, при жизни Давида мне в голову не приходило. Его отношение к дружбе было иным, чем у меня и моих сверстников. При общении с фронтовиками, которые были с Давидом в тёплых отношениях, я поражался их чувству трепетной дружбы. Оно носило какой-то святой характер, наполненный неведомым мне сакральным смыслом, очень хотелось это понять, но в молодости многое пролетает мимо.
Давид интересовался нашими успехами в институте, иногда подключался, вникая в трудности, но никогда не предлагал послабления в учёбе. Его интеллект поражал глубиной и основательностью, говоря словами современных политиков, у Давида был системный подход к любой проблеме, которая возникала в жизни.
Его сын порой высказывал недовольство, сетуя, что у отца есть возможность позвонить преподавателю и попросить его о снисходительном приёме экзамена, но он знал, что с такими просьбами к предку лучше не соваться; начнёт говорить про голову, которая должна работать. Давид всегда напирал на важность наших дружеских отношений и назидательно говорил: «Берегите то, что между вами зародилось, мужская дружба существует, ей нет цены».
Меня распирало любопытство, я пытался узнать подробнее о его жизни, но он улыбался и говорил: «Молодой человек, я служил в органах, которые занимались безопасностью страны, поэтому ничего не могу рассказывать».
Александр, сын Давида, тоже ничего не знал о боевой жизни отца, но по фразам или коротким откровениям предполагал, что отец служил в разведке, «Смерше» и особом отделе какой-то армии. Про особистов я наслушался от многих участников войны, а вот про «Смерш» услышал впервые. На конкретный вопрос, что такое «Смерш», Давид, подумав, ответил: «Была такая контрразведка в Советской армии с 1943 года, которая называлась «Смерть шпионам», больше не спрашивай, ничего не скажу».
По мере потепления в политике многие тайны сталинского времени становились известными и осуждались как среди народа, так и в средствах массовой информации. Я никогда не слышал осуждения сталинского режима от моего старшего товарища, а когда задавал напрямую вопрос о справедливости, он отвечал приблизительно так: «Многое в беззакониях зависело от конкретных людей, от того, как они исполняли свои обязанности, от ответственности, человечности и глупости. Были очень исполнительные, которые старались загнать в кутузку как можно больше людей, но это срабатывало в обратку, показушники и очковтиратели сами оказывались на голгофе. Если ты хочешь знать моё мнение, нашему народу необходима острастка в виде палки или в виде внешней агрессии. Как только на нас напали фашисты, мы опомнились и стали заниматься делом, а не преследованием вредителей. А вот дружба в её истинном проявлении помогала вытаскивать из-под следствия и с поля боя оклеветанных, раненых и убитых!»
Все эти общие разговоры меня не устраивали, мне хотелось докопаться, почему убелённый сединами человек так радеет за дружбу, видать, у него был секрет. Жизнь продолжалась, я и мои друзья закончили институт, мы стали общаться реже. У меня появилась семья, заботы и работа, которая стояла на одном из первых мест. Сын Давида уехал на Север за материальным благополучием.