Следователь безучастно заметил:
— Девять часов поездом, а автобусом — еще дольше…
Федин спохватился:
— Мне бы постановления на моего подзащитного, — не назвал его «мошенником», — протоколы допросов, следственных действий.
— А дела у меня нет…
— Как же, вы его ведете…
— Оно в Управлении на проверке…
«Надо ж, приехал, а ничего толком не узнаю, — ударило в виски. — Но, ладно, хоть «застолбил» дело. Теперь я в нем адвокат. Следак без меня ни туды ни сюды».
Сухо спросил:
— Когда я вам буду нужен?
— Через три дня.
— Не понял…
— Пятнадцатого декабря…
— Но у меня день рождения….
— Вот на море и отметите, — засмеялся следователь.
Федин стал просить перенести встречу на шестнадцатое, чтобы пятнадцатого утром отметить день рождения дома, а вечером выехать в Сочи, и был несказанно рад тому, что следователь согласился.
Сломя голову, поспешил на вокзал. Бежал по запруженной легковушками и автобусами улочке, из одного конца в ее середину, замечал зеленые деревья, которых уже не осталось в Черноземье, пальмы; сворачивал на суженные дорожки облепленного вычурными высотками, блестящего витринами курортного города, в монолитном, как пещера, кассовом зале нервничал в очереди, еще больше вспотел, когда ему сказали:
— Хотите сейчас в Армавир?
— Да, и чем скорее, тем лучше…
— Но скорее не бывает, — жестко выдала кассир. — Туда идут три поезда в сутки…
— Ого!
Испугался, что не скоро доберется.
— Можно только в семнадцать часов…
— А когда я буду в Армавире?
— В два ночи…
— А чтобы хоть в семь утра?
— Такого поезда нема…
Представив, как будет ночью куковать на вокзале, а вокруг сновать бомжи, кивнул от безысходности. Взял билет на Армавир, и сразу из Армавира на Воронеж, и тут же из Воронежа на Сочи на пятнадцатое декабря, свой день рождения, чтобы опять приехать к следователю.
Имея запас времени до отправления, совершал обычную для себя пробежку — узнал, где прокуратура, если будет писать жалобы, где суд, если состоится судебное заседание, только потом по платановой аллее спустился на набережную.
Море хмуро, как будто отмахиваясь слабыми волнами, вещало ему: вали-ка, брат, отседова.
Вдруг осенило: «Ведь мой подзащитный арестован. Это решает суд. Выходит, в суде есть дело. Оно и просветит».
Остаток дня проторчал в суде, который словно зацепился коробкой за склон. Выпросил дело по аресту и теперь вникал, в чем же провинился сын поэтессы.
Оказалось, взял у пенсионера деньги — построить ему дом, «лимон с лишним», — отметил Федин, — сделал проект, залил фундамент. И скрылся. Его искала милиция, нашла полиция и поспешила арестовать, чтобы больше за ним не бегать. Всего ничего, но вменили мошенничество.
Федин уезжал из Сочи поездом «Адлер — Владикавказ», забился на свою излюбленную верхнюю полку; к радости, заметил, что в купе нет очередного шизика с обострением, старался заснуть, ожидая бденье в Армавире. И думал, застанет ли сына поэтессы в следственном изоляторе, не окажется ли и он в пути, скажем, из Сочи в Армавир или из Армавира в Сочи.
Но ехал, подгоняемый надеждой, как зверь, который напал на след и боится упустить добычу.
Сквозь сон хватался за сотовый, нервно нажимал кнопки: 22–00… 23–30… 0-15… 1-30…
Вокзал в Армавире оказался открыт.
«A-то бы еще мерз на улице!»
В зальчике не шныряли бомжи, а наоборот, охранники оберегали покой собравшихся. Федин, счастливый, что не придется слоняться по темным углам и шарахаться от каждого звука, боясь нападения, снял ботинки, поставил под голову сумку и лег. Растянулся, хоть и на жестком сиденье, и вскоре провалился в сон.
В семь утра вышел в высвеченные фонарями улицы кубанского городка, который выгодно отличался от Сочи строгими строениями, где не торчали вышки высоток, а дороги размеренно и широко переливались одна в другую, не извивались, не теснились, не обрывались прижатыми друг к другу домами.
Чувствовался степной простор, контрастировавший со сжатым, прижатым к горам Сочи.
За одноэтажками показалась черная полоса забора, над которой вытянулась длиннющая крыша. Витки колючки по кромке забора говорили об арестантском предназначении огороженного здания. Обогнув забор и продолжая идти вдоль длиннющего пролета, увидел в стене маленькое светящееся оконце, разглядел вставную дверь.
— Изолятор… Он самый… — вырвалось выстраданно.