– Это же до конца лета…
Алиса ничего не ответила. Тонкими пальцами она взяла кусок хлеба, разломила его над миской и отправила в рот.
Из кухни вышел Виктор Иванович с подносом чая.
– Берите чай, девочки, – радушно сказал Виктор Иванович, как будто он был хозяином дома и потчевал гостей. Алиса, по-прежнему ни слова не говоря, взяла кружку и аккуратно поставила ее рядом с собой, выровняв ручку параллельно миске.
Виктор Иванович сел за стол.
– Сколько уже? Часов семь, наверное, есть? – Он посмотрел в окно и пояснил: – Выхожу сегодня в десять тридцать пять. Как раз добежать до магазина успею. Главное, чтобы выпустили вовремя.
– Виктор Иванович, а вас радио в камере не раздражает? – спросила Аня.
– Так мы заклеили его давно.
– Как заклеили?
– Э-э-э, – протянул Виктор Иванович, – так ты с радио все время сидишь? Что ж ты раньше не спросила? Значит, смотри: берешь много-много туалетной бумаги, мочишь ее водой, мыла туда еще можно – но и без мыла сойдет, – а потом клеишь на радио.
– И что, держится? – не поверила Аня. – И тише становится?
– Еще как становится!
– И когда высыхает, все равно держится?
– Держится-держится! Ну, обновлять, конечно, придется.
В дверном проеме, ведущем на лестницу, страдальчески пыхтя, показался Сергей. Он в одиночку тащил огромный бидон. За ним следом поднималась блондинка-полицейская.
– Хоть бы помог, дед! – возмущенно крикнул Сергей Виктору Ивановичу. Тот моментально посуровел и сначала не двинулся с места, но, понаблюдав пару секунд, как Сергей волочет бидон, со вздохом встал и отправился помогать.
Аня тоже встала и вопросительно посмотрела на Алису. Та, не поднимая глаз, беззвучно прихлебывала чай.
Полицейская пошла проводить Аню в камеру.
– А она где сидит? – спросила Аня, кивнув головой по направлению столовой, когда они вышли.
– Да с тобой она сидит. Просто оформляют ее долго, отпустили пока поужинать.
– Ей правда семьдесят пять суток дали?
– Правда.
– А что значит “надзорница”?
– Это значит, что она освободилась из колонии, но за ней установлен надзор. Проверяют, чтобы она дома ночами была, на массовые мероприятия не ходила. Если нарушает, ей сутки дают. А могут и обратно в колонию вернуть.
– Как-то это нечестно, – заметила Аня. – Человек уже отсидел, а ему новое наказание дают.
– Это не всем, кто отсидел, дают, – успокоила блондинка. – Только тем, у кого статья тяжкая.
Аня подавила стон.
Возле двери блондинка долго возилась с ключами, и Аня озиралась по сторонам. Ее взгляд в очередной раз упал на странную, длиной по пояс трубу с широким раструбом, которая была приварена к стене возле ее камеры. Такие же были и у всех остальных камер. Аня обратила на них внимание еще в первый день, но тогда строгий мальчик-полицейский отказался объяснять их значение. Подумав, что у блондинки сегодня особенно разговорчивое настроение, а у самой Ани – особенно пытливое, она спросила:
– А это для чего?
Блондинка бросила на трубу короткий взгляд и продолжила перебирать ключи.
– Это на случай бунта, – сказала она, наконец вычленив на связке нужный.
– На случай бунта? – не поняла Аня.
– Ну да. Туда ключи от камер бросают, чтобы бунтовщики не достали.
Аня покосилась на трубу с трепетом и уважением: она была свидетельством того, что спецприемник мог быть вовсе не таким сонным и скучным местом, каким казался.
В камере Аня первым делом решила проверить совет Виктора Ивановича. Отмотала туалетную бумагу, сложила слоями, намочила, полила для верности жидким мылом – вышла набрякшая от воды размазня. Сомневаясь в успехе, Аня подпрыгнула и прилепила ее к щитку. Звук радио тут же стал тише, теперь он доносился как будто сквозь подушку. Аня от восхищения даже приложила руку к груди, мысленно посылая Виктору Ивановичу слова благодарности.
Она вернулась на свою кровать и открыла книгу. Сосредоточиться, однако, удавалось с трудом – читать за целый день Ане надоело, к тому же она постоянно прислушивалась к звукам в коридоре, с трепетом ожидая, когда приведут Алису. Сидеть вдвоем с этой молчаливой строгой женщиной казалось даже более неуютным, чем с пятью беспокойными арестантками, а уж после блаженных часов в одиночестве и подавно.
Алиса вошла в камеру, когда совсем стемнело. В руках у нее был маленький пакет, настолько потертый, что цвет даже не угадывался. Шаль по-прежнему лежала у нее на плечах, хотя Аня была уверена, что по каким-нибудь абсурдным тюремным правилам она в камеру не допускалась.