– Вот, девочка тут, – дрожащим голосом сказала полицейская, и Аня даже испытала к ней сочувствие – рядом с такой старухой трусить было простительно. – Ухо, говорит, болит.
– Ухо! – возмущенно проскрежетала докторша и тяжело поднялась из-за стола. Даже в полный рост она была Ане чуть выше локтя, но той все равно пришлось усилием воли заставить себя стоять спокойно. – Уши чистить надо!
– Я чищу, – обиделась Аня.
Докторша недовольно крякнула и поковыляла к ней. Она напоминала дряхлую паучиху.
– Садись! – бросила она, кивая на стул возле своей парты.
Аня покорно села. Фыркая, вздыхая и бормоча что-то себе под нос, докторша принялась копаться в шкафу с лекарствами.
Она наконец-то извлекла что-то из ящика и, шаркая, приблизилась к Ане. Та сжалась на стуле. Наклонив Анину голову, она засунула ей в ухо маленькую блестящую воронку, тоже, конечно, холодную. Притом что по кабинету докторша перемещалась еле-еле, не отрывая толком ноги от пола, ее движения были неожиданно сильные, почти грубые. Аня поморщилась – не от боли, а от неприязни.
Ни слова не говоря, докторша вынула воронку и снова прошаркала к шкафу.
– Ну что там? – осторожно спросила Аня.
Старуха ей не ответила, но раздраженно швырнула воронку в белую полукруглую миску, похожую на эмбрион, и снова принялась возиться в шкафу.
– Ухо болит? – проворчала она.
– Нет, заложило.
Докторша снова фыркнула, достала из шкафа пузырек и отправилась в обратный путь до Ани. Расстояние в метр она преодолевала так тяжело, что та даже немного опасалась, осилит ли она такое путешествие.
Снова грубо наклонив Анину голову, докторша без всяких предисловий влила ей в ухо какую-то жидкость – само собой, ледяную. Аня дернулась, жидкость потекла по шее.
– Что это? – охнула Аня.
– Борная кислота. Сиди, не дергайся. Ну что, разложило?
Аня осторожно выпрямилась и потрясла головой, как обычно делают, когда выходят из моря. В ухе продолжало шуметь.
– Нет.
– Ну тогда жди, – отрезала докторша. – В душ сходи и промой, может, полегчает.
Доползя до своего рабочего места, она, кряхтя, опустилась на стул и принялась заполнять какие-то бумаги, всем видом демонстрируя, что прием окончен.
Спускаясь с испуганной полицейской по лестнице, Аня с усмешкой заметила:
– Зато теперь можно сказать, что душ мне доктор прописал.
– Это как дежурная скажет, – пролепетала полицейская.
Придя в камеру, Аня вытянулась на койке и стала разглядывать потолок, которым для нее служил верхний ярус кровати. Особых мыслей не было – она вообще давно уже заметила, что утра здесь для нее были намного более тревожными, чем вечера, – к вечеру она просто уставала тревожиться. Потянув за цепочку, висящую на прутьях верхней койки, она принялась машинально накручивать ее на палец. Это движение странным образом успокаивало.
Аня задремала, и во сне, липком и тягучем, совсем не похожем на утренний, ей казалось, что она накручивает нитку толщиной с канат на исполинского размера катушку.
Когда она открыла глаза, за окном было темно.
Аня вскочила в ужасе, не понимая, сколько она проспала и который час. Радио по-прежнему еле слышно пробивалось из-под бумажного заслона. Аня завертела головой, пытаясь понять, как узнать время. В голову пришла отрезвляющая мысль, что, если бы было поздно, ее бы уже позвали на ужин. А вдруг ее звали, но она не услышала сквозь сон? Аня решительно направилась к двери и замолотила в нее ладонью.
– Кто стучит? – пискнула из коридора испуганная полицейская.
– Третья, – гаркнула Аня.
– Что случилось?
– Который час?
– Без пятнадцати восемь.
Аня зыркнула на листок с распорядком дня, висевший возле двери. Звонить можно было до двадцати одного ноль-ноль.