Этими двумя смертями исчерпывался весь Анин опыт, и ни к одной из них она сама отношения не имела. Она точно знала, что не желала никому смерти, и, честно говоря, даже с трудом представляла, каково это – пожелать такое.
Аня с надеждой перебрала в голове воспоминания о появлении людей на свет, но с младенцами дела у нее обстояли не лучше, чем с покойниками. Их тоже было двое – брат и сестра по отцовской линии, но, учитывая, что предшествовавшие их рождению девять месяцев Аня не подозревала об этом событии, она вряд ли могла на него повлиять.
Оставалось только признать, что даже если у нее и было божественное начало, оно дремало в ней так крепко, что различить можно было разве что его храп.
На завтрак Аню повел каменномордый мент. Сегодня утром он был почему-то особенно суров, не ответил на ее приветствие и смотрел в пол. Украдкой косясь на мента, пока они поднимались по лестнице, Аня думала, что одна из радостей освобождения заключается в том, что она больше никогда не увидит эту противную смену и особенно дежурную.
Баландер Сергей встретил Аню тоже как будто холоднее, чем обычно. Ее это даже оскорбило. Настроение опять начало выправляться (не в последнюю очередь оттого, что и баландера Сергея она больше не увидит), и Аня была настроена снисходительно. Она могла бы даже осчастливить Сергея беседой. Он, однако, выглядел сонным и шлепнул ей кашу в тарелку, даже воздержавшись от своих обычных шуточек.
Почти каждая вещь, которую Аня делала, приносила ей удовольствие – медленно поедая приторную кашу, она с наслаждением думала о том, что и каши этой ей больше не видать. Неожиданно все, что ее раздражало, стало озаряться светом ностальгии. Даже вяло переругивающиеся баландеры, даже пугающая дверь медицинского кабинета. Только не чай из веника. Он по-прежнему был отвратителен.
Вернувшись в камеру, Аня стала думать, чем бы ей убить время. Собираться было еще рано, хотя ей уже и не терпелось. Она посмотрела на незаконченную книгу, но поняла, что не сможет сейчас читать. Внутри Ани медленно, но неуклонно нарастало возбуждение. Она прошла по камере несколько раз. Ей хотелось запомнить каждый скол плитки, каждую щербинку в полу, чтобы потом рассказывать друзьям все подробности. Она представляла свой сегодняшний вечер на свободе – все придут к ней в гости, будут пить вино и слушать ее истории.
Станет ли она рассказывать про свои галлюцинации, подумала Аня и тут же ответила себе: конечно, не станет. Вне зависимости от того, насколько они реальны, говорить про такое стыдно. Да и вообще, хотелось выкинуть из головы всю эту мистику, а не умножать ее повторами.
Не выдержав бездействия, Аня все-таки начала собираться. Себе она сказала, что просто наводит порядок, но на самом деле аккуратно раскладывала вещи по кровати, попутно выкидывая ненужное. Забирать с собой из спецприемника не хотелось ничего – на всем был его след. Аня предпочла бы выйти налегке, но догадывалась, что “забыть” тут все вещи ей не дадут. Поэтому она просто старалась избавиться от всего, что могло бы сойти за мусор. На глаза ей опять попалась цепочка – Аня покрутила ее в руках и, не придумав, куда ее деть, сунула в карман.
За сборами ее и застала утренняя проверка. Стоя спиной к двери, Аня услышала знакомый лязг, обернулась и остолбенела.
В камеру вкатилась вчерашняя дежурная с тетрадкой в руке. Следом за ней вошли две женщины – одна каменномордая, которую Аня не видела в прошлой смене, другая – блондинка, откатывавшая ей пальцы. Став посередине камеры в своей любимой позе – широко расставив ноги, как вратарь, – дежурная посмотрела на Аню полым взглядом и сказала:
– Фамилия.
Анина оторопь вдруг сменилась самой настоящей ненавистью – она вспыхнула где-то в животе и мгновенно ударила в голову. В кино так показывают огонь в закрытой шахте: он закипает на ее дне, а потом за доли секунды взмывает ввысь. Аня смотрела на дежурную и почти не могла поверить, что в самом деле видит ее: стоило ей сегодня порадоваться, что они больше не встретятся, как вот она, стоит и спрашивает фамилию!