За исключением этого, жить у Даши ей поначалу даже понравилось – и когда через несколько дней папа предложил ей перебраться к ней на подольше, Аня без раздумий согласилась. Даша познакомила ее со своими друзьями. Все они были на несколько лет старше Ани и относились к ней слегка покровительственно, но ее это не обижало – ей нравилось чувствовать себя своей в компании старших.
Это было, кажется, первое лето в Аниной жизни, которое она проводила, как хотела. Никто не следил, сколько раз она ела, чем занималась, во сколько возвращалась домой. Они с Дашей просыпались не раньше одиннадцати, шли на кухню и там ели, что придется, стоя прямо у холодильника. Потом одевались и шли на улицу. В принципе Аня думала, что гулять тут можно было хоть в пижаме – настолько эфемерной ей казалась граница между домом и двором. На прогулках они чаще всего просто слонялись по району, но иногда выбирались и за город – до того самого озера было пятнадцать минут на автобусе. Если хотели есть, то покупали мороженое. Ближе к вечеру возвращались домой и красились – это был обязательный ритуал – и снова шли гулять, но теперь более чинно. Эти вечерние прогулки заключались в том, что Даша с подружками встречалась со знакомыми парнями, а дальше просто катались на их машинах по ночному району, слушая оглушительно громкую музыку. В первый раз Аня все ждала, что они наконец куда-нибудь приедут, но оказалось, что просто кататься – и есть все развлечение. Сначала Аню это поставило в тупик, но постепенно она привыкла и стала даже получать удовольствие. Она обычно ездила на заднем сиденье (на переднем сидела, конечно же, более популярная Даша), щурилась от теплого ветра в лицо, курила и удовлетворенно думала, что в таких поездках есть и лихость, и романтика.
С мамой Аня не виделась. Та, естественно, знала, где ее дочь – отец сказал, – но что она об этом думала, было неизвестно. Аня и не стремилась узнать: созваниваясь с мамой несколько раз, она тщательно оберегала от нее любые подробности своего нового житья, словно боялась, что та тут же примчится его разрушить. Но мама, конечно, никуда не мчалась: наоборот, она так спокойно и мягко разговаривала, что Аня даже начинала чувствовать вину – но как только ее посещало это чувство, она старалась побыстрее закончить разговор.
Папа за все лето не навестил ее ни разу.
Постепенно Аня стала замечать детали, которые мало тревожили ее на первых порах. Основная проблема заключалась в Дашиной матери. Во-первых, она была показательно религиозна. По вечерам молилась, стоя в коридоре на коленях. Весь ее дом был напичкан изображениями Христа и написанными от руки молитвами – в частности, одна висела в туалете на двери. Во-вторых, не замечая тут никакого противоречия, Дашина мать была до смешного суеверна – например, она требовала закрывать крышку унитаза, чтобы через него “не уходили из дома деньги”. Аню с самого начала смутили и обе эти черты по отдельности, и их парадоксальное сочетание, но всерьез они стали проблемой, только когда Дашина мать взялась за ее, Анино, религиозное воспитание. Например, сначала она запретила ей читать фэнтезийную книжку про приключения юной ведьмы, ибо ведьмы – это бесовство и оскорбление господа. Аня вежливо выслушала проповедь, но проигнорировала ее. Через пару дней Дашина мама вновь нашла у нее ту же книжку и с криками ее выбросила.
Довольно скоро к этому добавились околобожественные наставления и попытки обучить Аню молитвам, это было тем более странно, что Дашина мать на деле оказалась вовсе не кроткой бескорыстной христианкой. С первой недели она выделяла Даше и Ане деньги на карманные расходы – надо сказать, довольно щедро. Аня умилялась и удивлялась ее доброте, пока Даша не упомянула вскользь, что эти деньги – часть того, что дает каждую неделю на Анино содержание ее отец. Аня сразу же и думать об этом забыла и вспомнила только, когда денег стало неожиданно меньше. Точнее, теперь их приходилось выпрашивать – делала это, впрочем, всегда Даша. Кроме этих редких карманных денег, Аня никакой роскоши больше не видела – с первого дня она питалась в основном бутербродом на завтрак и макаронами или картошкой на ужин. Куда девалось выдаваемое отцом содержание, она не знала.