– Катя, милая, что случилось? – спросил он растерянно, усилием воли прогоняя остатки сна. – И почему ты снова плачешь?
– Беда у нас! Константиноса убили, – сквозь слезы ответила девушка. И, резко мотнув головой, добавила: – Да наплевать на него, на мерзкого паука! Плачу я не из-за него, будь он трижды проклят! Это инспектор Антонидис. Он хочет с вами поговорить.
Смолев раскланялся с инспектором и пригласил его в номер. Катерина зашла следом, теребя и комкая в руках мокрый от слез платок.
– Алекс, они арестовали Димитроса. Секретарь пришел в себя и дал на него показания. И еще, – полиция говорит, что старика зарезали в номере ножом для бумаг. У всех взяли отпечатки – и с ножа тоже. В общем, там отпечатки Димитроса. Его сразу арестовали и увезли в участок. Мария тоже уехала в участок, она сказала, что будет добиваться свидания. Матушка Ирини слегла с сердцем. Этот мерзкий хлыщ Митрас сидит на террасе с победной рожей и пьет ракомело. Мы не знаем, что делать! Спасите нас! – причитала горничная.
Инспектор нетерпеливо покашлял в кулак и вопросительно посмотрел на Смолева. Тот проснулся окончательно и принял для себя важное решение.
– Здравствуйте, инспектор! С сегодняшнего утра я представляю интересы Димитроса Аманатидиса!
Часть четвертая
Всё, что скрыто теперь, раскроет некогда время.
Инспектор Теодорос Антонидис страдал и томился. Он был на Наксосе человеком новым. Чужаком. Никак себя не проявившим за те двадцать месяцев, что провел на острове в должности начальника уголовной полиции. «Да и как себя тут проявить?» – тоскливо вздыхал он, когда грустные мысли приходили ему в голову по поводу загубленной, как он считал, карьеры детектива. Весь остров – восемнадцать тысяч жителей, половина – старики-пенсионеры. Ни одного громкого дела почти за два года.
Все, что оставлял ему расследовать на месте находящийся в Афинах глава департамента полиции Министерства внутренних дел, – в лучшем случае, пьяные потасовки туристов да пропажу очередного скутера. Порядок в порту и надзор над прибывающими яхтсменами обеспечивала портовая полиция, к нему она касательства не имела. Сам инспектор да два сержанта из местных греков – вот и весь отдел уголовных расследований Наксоса. Ни приличной лаборатории, ни толкового эксперта. Хорошо хоть патологоанатом в местном госпитале безотказный, всегда готов помочь.
Когда он выходил с очередным предложением к афинскому начальству об организации лаборатории криминалистической экспертизы – те разводили руками и жаловались на отсутствие фондов в тяжелые кризисные времена. А когда происходило убийство, хоть и редко, за двадцать месяцев их было всего два: один из местных пырнул другого ножом в живот из-за давней вражды по поводу земельного участка, да жена отправила на тот свет своего излишне ревнивого супруга, отчаявшись добиться от него развода на приемлемых условиях, – так вот, когда убийство все-таки случалось, и он, инспектор уголовной полиции Теодорос Антонидис, демонстрировал свою полную готовность раскрыть его самостоятельно, расследование уплывало на материк, вместе с уликами, материалами дела и подозреваемыми.
«Ну, ты же сам понимаешь, старик, – говорили ему в министерстве, – Что ты сможешь сделать: у тебя ведь даже лаборатории нет!»
Вместе с расследованием на материк уплывала и слава детектива, о которой он мечтал столько лет, еще совсем юным курсантом полицейской школы, а потом и слушателем Греческой Академии полиции.
Инспектор Теодорос Антонидис тосковал.
Он тосковал по настоящему делу, по кровавому преступлению. Иногда ему снились сны, как на острове происходит череда самых настоящих загадочных убийств – и он, а не кто-нибудь, блестяще раскрывает их все до единого. И сам генерал-лейтенант полиции Элефтэрайос Икономоу, нет, даже сам министр гражданской обороны Михалис Хризоидис, (иногда в разных снах они менялись) вручали ему заслуженную награду. Вот какую именно, он никак не мог понять, поскольку в этот момент он, по обыкновению, просыпался, но долго еще лежал в постели, блаженно улыбаясь, упершись невидящим взглядом в потолок. В эти дни он, как правило, бывал веселее и энергичнее, чем обычно.
В другое же время островная хандра, как он ее окрестил, брала свое: инспектор становился хмур, замкнут, неразговорчив и проводил вечера в полюбившейся ему таверне для туристов за бокалом пива «Amstel», к которому он предпочитал жареный сыр с тцатцики.