А. Г. вставал у окна квартиры и не сводил глаз с чужих окон, в болыпинстве своем ярко освещенных. Шторы не задернуты, и можно совершенно свободно заглянуть внутрь. Видно цветное свечение телеэкранов. Различимы и люди, которые сидят на диване или же, внезапно поднявшись, идут по комнате и попадают под люстру. А. Г. может, совершенно не скрываясь, наблюдать за ними. Открытые взору, они передвигаются в собственных квартирах. А. Г. заворожен. Вон они, за освещенными окнами, у него на виду, в корпусе наискосок или в домах напротив, на другой стороне. Время от времени кто–нибудь из людей возникает в окне, среди зелени комнатных цветов, и тоже выглядывает наружу, возможно, смотрит на него, А. Г., который наблюдает за ними. Там идет жизнь. И А. Г. мог быть там. Он безумно мечтал о друге! Вот что ему необходимо. Ему необходим друг! Человек, с которым можно дружить, на которого можно положиться и который мог бы положиться на А. Г. Ларсена.
Обо всем этом мне рассказал сам А. Г., несколько сконфуженный своими словами, однако не скрывающий, что сильнее прочего он страдал от скромного, немудреного желания иметь друга. Чтоб было на кого положиться и чтоб кто–то мог положиться на него. Но как завести друзей в Румсосе? Это оказалось невероятно сложно. Бегая, А. Г. поразился тому, насколько пустынны улицы норвежского пригорода. Жизнь, которая так свободно открывалась за окнами, была не более чем иллюзией, поскольку тут, на земле, рядом с домами, она не только не кипела, но была очень скудной, если не вовсе отсутствовала. Очевидно, современных норвежцев ни капельки не трогал внешний мир и они плевать хотели, если кто–то и увидит их, им даже в голову не приходило бояться этого, поскольку для них за пределами собственной квартиры были лишь безразличные кулисы (или природный ландшафт). В других странах, как известно, люди скрывают свою частную жизнь шторами, а то и солидными ставнями, прекрасно понимая, что за ними могут наблюдать. Здесь же — ничего подобного. А. Г. познакомился с безжизнеиным Румсосом во время пробежек. Я так и вижу перед собой нашего одинокого бегуна. В вымершем пространстве. Он одет в свой защитный костюм, известный под названием тренировочного. Вот он выскакивает из подъезда и по тускло освещенному проходу выбегает в вечернюю темень, трусит между светящимися корпусами и унылыми мокрыми елями (или — после январского снегопада — между елями стылыми и заиндевевшими). А. Г. бежит и слышит собственное дыхание, ощущает биение своего сердца. Кругом, можно сказать, ни души. Разве что попадется навстречу хозяин, выгуливающий собаку. Коротко взвывает ветер, и этот вой произительным эхом отдается между домами, под елями, унылыми и мокрыми (либо етылыми и заиндевевшими), на дорожках, по которым трусит наш одинокий бегун, с облачками пара изо рта, в этом странном безлюдии, составляющем одну из главных примет современного норвежского микрорайона. Принюхивающаяся собака слушает, навострив уши, а потом все же подчиняется зову хозяина, у которого, следовательно, есть друг, друг до самой смерти. Арне Гуннар Ларсен обегает Румсос, все его двенадцать кооперативов, каждый со своим вымпелом, развевающимся на флагштоке, на лугу, и своим именем, соответствующим первоначальным географическим названиям лесного массива, который располагался к северу от норвежской столицы, и А. Г. внезапно потрясает чувство Отверженности, охватывает неизбывная жажда общения с теми, кто живет в освещенных квартирах, кто ходит по ним, ничего не стесняясь, как ходили люди до грехопадения, пока А. Г. бегает внизу, чувствуя себя Отверженным.
Это чувство Отверженности не смягчалось, когда он возвращался к своему дому, входил в подъезд и поднимался по лестнице, с ее режущим глаза светом и холодными каменяыми стенами. Не слышно ли чего? Он прислушивался, но сюда не доносилось ни звука. Двери. Наглухо запертые. Таблички с именами. Почтовые ящики. Перила. Он шел к себе, за дверь с надписью «Ларсен». На двери через площадку стояло «Юнсен». На других этажах, выше и ниже, стояли другие фамилии, на некоторых современных, тщательно выделанных табличках могла быть надпись: «Здесь живут Хане Петтер и Вибеке Халл Сименсены и еще Томас и Лине». Но соседей он видел редко. И то мельком. Сталкиваясь с кем–нибудь из них, А. Г. каждый раз любезно здоровался. Они отвечали на приветствие, довольно сухо, и торопились исчезнуть за дверью. Он пробовал предлагать помощь: как–то помог жившей этажом выше молодой маме по имени Бьерклунн, Глория Бьерклуинн, спустить по лестнице коляску © ребенком. Он попытался завязать разговор — и по пути вниз, и когда они уже сошли с лестницы, но она только застенчиво улыбнулась, вежливо поблагодарила за помощь и поспешила прочь. Один в пустом подъезде. Двери с крепкими запорами. Редко–редко они открывались, чтобы быстренько впустить гостя, и тогда из–за двери доносилась громкая музыка. Однажды он слышал так музыку от Юнсенов: на площадке остановилась парочка и позвонила в дверь, которая тут же распахнулась, и из квартиры вырвались радостные голоса и музыка, после чего дверь была мгновенно заперта снова. Один раз ему довелось увидеть и самих Юнсенов. Утром, уходя на работу. Дверь тогда открылась, и появившаяся на пороге фру Юнсен закричала: «Бьёрн, ты забыл бутерброды». Она кинула сверток ему вслед, и Бьёрн изящным жестом, одной рукой, поймгл его на лестнице… и не удержался, бросил взгляд на А. Г.: видал, мол, наших? Обычно же здесь царила пустота. А. Г. мечтал о дружбе. Но мог только смотреть, как соседи, не таясь, расхаживают за своими освещенными окнами, до бесстыдства самоуверенные, понятия не имеющие о том, что их видно. Да ведь на его площадке живет за закрытыми дверьми семья Юнсенов. А у него кончился кофе! Ему нужен кофе! Вот возьму и позвоню в соседнюю кваргиру. Одолжите кофе! До завтра, фру, обещаю. Честное слово. Отдам вдвойне. Но он не пошел к ним. Что удержало его? У него нет молока! Он не может без молока, пропади все пропадом. Сходить к соседям за молоком. Будьте любезны, у вас найдется пакет молока? Я не могу по утрам без молока. Простите, что ворвался. Но он так и не ворвался. Почему ои не сделал этого? Он, А. Г. Ларсен, привыкший к общению на самых различных уровнях, привычный к тому, чтобы руководить, давать указания, оценивать ситуацию. Что его удерживало?