— Про такое позорище и людям–то боишься признаться, а если кто узнает, готов сквозь землю провалиться. Мужчине и вовсе остается сгореть со стыда, потому что виноват тут он. Знаешь, что я думаю о таком мужике?
А. Г. молчал. Даже головой не мотнул в ответ на обращенный к нему вопрос, настолько он был ошарашен («Господи боже мой! — подумал он. Она же дура! Вот влип так влип!»). Но Илва сама прозрачно намекнула, что она думает о таком мужчине. Она вытянула вперед болыпой палец, повернула его книзу и, скорчив гримасу, выдавила из себя:
— Фи–и–и!
И, не удовлетворившись этим, продолжала:
— Такого мужика и мужиком–то не назовешь. Тот, кто не в состоянии прокормить семью, не мужик. Его можно называть чем угодно, только не мужиком. Хочешь — тряпкой, хочешь — дерьмом, хочешь — кобелем или даже сукой (она засмеялась). Но только не мужиком (она снова засмеялась, и ее смех перешел в деланное, и потому звучавшее издевательски, хихиканье).
Разглагольствуя, Илва не сводила глаз с А. Г. Она смотрела прямо на него и позже — когда хохотала, когда заканчивала свою речь (первую перед ним) издевательским хихиканьем. Накрашенная девица. Вся из себя практичная, с обтянутым задом. Странныи человек Ларсен не знал, как реагировать, растерялся и Илвин братец Джим, по–видимому, удрученный высказываниями сестры; на высоте оказался один Бьёрн. В продолжение Илвиной тирады он сидел с Пультом управления в руках и нажимал клавиши, переключая с канала на канал, пока его, очевидно, не устроила вторая программа, где шел немой концерт рок–группы — искрящееся световыми эффектами музыкальное представление, которое сопровождалось дикими телодвижениями, но было безмолвно как могила. Отвернувшись от подмостков, Бъёрн коротко и безапелляционно проронил:
— Заткнись, Илва. Не приставай к Ларсену. Он твоего мнения не спрашивал. (После чего Бьёрн включил звук, и каскады света и дикие телодвижения обрели голос: в комнату выплеснулся грохот музыки.)
«Что дальше?» — думал А. Г., сидя поздно ночью у себя дома. В разгоряченном мозгу крутились мысли, перебирались варианты. Разберись, пойми! Во время своей тирады Илва смотрела прямо на него, но слова ее предназначались отнюдь не`ему. Верно? И верно ли, что она и раньше поступала так же? Смотрела на одного, а обращалась к другому? В таком случае чего только она не пыталась рассказать ему! А он пропустил все мимо ушей! Стоп–стоп–стоп, никаких измышлений, странный человек. Она обращалась к нему. Стоп–стоп–стоп. Ясно было одно: она невыносимо глупа. И сам он исходит страстью, причем страстью недозволенной. Ее наглое тупоумие. Ограниченность. Она даже не представляет себе собственной тупости. Такие люди хуже всего. Сердце разрывается смотреть на них. Однако не бунт ли это против Бьёрна Юнсена? И что он может значить? Но к чему тогда смех? И это хихиканье, неестественное хихиканье, в которое она ударилась, — оно было подобно плевку. У А. Г. до сих пор мурашки по телу. В общем, ясно одно: так больше продолжаться не может.
И тем не менее все продолжалось. На следующий же вечер в дверь Ларсену позвонил Бьёрн с камерой в руках. :
— Смотри, — сказал он. Видишь, что это такое?
— Да, кинокамера.
— Именно, и не какая–нибудь, а потрясающая. Новая и самая современная. Полностью автоматическая. Последняя модель.
— Замечательно!
— Я подумал, может, ты на нее соблазнишься? Отдаю за полторы тысячи. Полцены. Что скажешь?
— Здорово, — отозвался А. Г. Очень дешево. И, говоришь, совсем новая?
— Да. Берешь?
Бьёрн протянул руку А. Г. Тот пожал ее: «Сговорились».
— Ну, тебе повезло, — продолжал Бьёрн. Задарма отдаю.
— Задарма? Ха–ха–ха! Точно.
Здесь вели большую игру. А. Г. позволил втянуть себя в компанию, где играли по крупной. И сделал это с открытыми глазами. Он оказался опутан роковыми отношениями, на чужих условиях. На Бьёрновых условиях. Провалится Бьёрн, провалится и Ларсен. Причем для Ларсена провал будет серьезный, окончательный. Если Бьёрн попадется, Юнсенов постигнет тяжкий удар. Ларсену же это грозит катастрофой. Попадется Бьёрн, и на А. Г. можно ставить крест. Из–за несчастной камеры, которой он не просил. Да, он погряз, окончательно и бесповоротно, он повязан. Зачем Бъёрн сотворил с ним такое? Не замешана ли тут Илва? Конечно, замешана, все ведь делается ради нее, и А. Г. это прекрасно знает. Но сам ли Бьёрн додумался прийти? Неужели А. Г.«Золотая рыбка»? Бьёрнова «3олотая рыбка», его крупный выигрыш? Или Юнсены в сговоре, двое против одного? И А. Г. — их общая «Золотая рыбка»? Может, оставшись наедине, они и зовут соседа «Золотой рыбкой»? У него еще не прошли мурашки от вчерашнего хихиканья Илвы. «Подкатись–ка ты к «Золотой рыбке»!» Неужели тут замешана Илва? Или Бьёрн сам придумал обратиться к нему, поскольку не видел иного выхода? Как бы то ни было, идет крупная игра. Бьёрн (вместе с Илвой?) использует его в своих интересах, и это может дорого обойтись А. Г. Может означать его падение. Если возьмут Бьёрна, полетит и А. Г. Глубоко. Окончательно. Бесповоротно. Ему будет крышка. Из–за того, что связался с ними. Тем не менее А. Г. пошел на это. Хотя решил подстраховать себя. Расплатиться наличными. Бьёрн намекнул, что Ларсен может выписать чек (у него, мол, вряд ли найдутся дома полторы тысячи), но А. Г. настоял, что расплатится завтра, наличными.