А. Г. обратил в пепел. теперь он был во всеоружии, он мог уберечься от Падения, настолько чудовищного, что норвежская публика поначалу просто не поверила бы в него. «И была бы права!» — угрюмо думал А. Г.
Он оказался замешан в события и обстоятельства, соучастие в которых А. Г. Ларсена было неправдоподобно, а потому любой здравомыслящий человек подверг бы его сомнению. Это была последняя карта А. Г., его козырь. Не ведут ли какие–нибудь следы от Бьёрна к нему или от него к Бьёрну? Весь воирос был в этом. Если следов нет, значит, в худшем случае остаются только показания Юнсена. Он внимательно следил за Бьёрном, с которым был связан, с которым и хотел быть связанным, но совсем иначе, чем теперь. Не подумайте, что А. Г. не испытывал к нему сострадания. Зная о происшедшей Трагедии, А. Г. было тяжко видеть Бьёрна, встречаться с ним, разговаривать, быть ему другом. Настолько тяжко, что за избавление от этой повинности А. Г. отдал бы несколько лет жизни. Но он вынужден был встречаться с Бъёрном. Поддерживать его. Ларсен был его единственной опорой. Только при общении с ним Бьёрна Юнсена не обволакивало страхом, и А. Г. тоже приходилось играть в рискованную игру, ставкой в которой была жизнь, проявлять змеиную изворотливость, бояться сделать малейший неверный шаг, оступиться на ерунде. Бьёрн мог рассчитывать только на Ларсена. А. Г. же должен был наблюдать за ним, хладнокровно и рассудительно, и спрашивать себя: есть ли какие–нибудь следы от него ко мне, от меня к нему?
Он старался подбодрить Бьёрна. Веди нормальную жизнь. Делай то, что привык делать. Надо жить дальше, Он часто заходил к несчастному соседу по площадке. Заглянул к нему и в воскресное утро 13 марта. Как много раз прежде, он позвонил в дверь с табличкой «Юнсен» и сказал, что через час начинаются соревнования на Холменколлене. Прыжки с трамплина, пояснил А. Г., неужели Бьёрн забыл?! Ставь пластинку, помнишь, Венский симфонический? Ставь–ставь, нам надо настроиться. Сейчас будут прыжки с трамплина! Бьёрн достал пластинку, поставил ее. Они сидели каждый в своем кресле, как в былые времена. Слушали. Настраивались. Малыш тоже был с ними, он сидел на диване, поминутно вскакивая. Почему он не идет гулять в такую чудную погоду? Он тоже хочет посмотреть прыжки с трамплина. Они слушали музыку. Скоро уже весна, а они сидят в помещения. С улицы доносился звон капели. Часады домов подмокли от таящего снега. На пригорках появились островки голого асфальта, которые с каждым днем понемногу росли — совсем рядом с домом, по дороге к румсосскому центру. Они сидели перед телевизором — Бьёря Юнсен и Ларсен. И еще Малыш, который не хотел идти играть на улицу. Бьёрн Юнсен и его сообщник. Бьёрн
Юнсен со своим добрым помощником. Конечно, Бьёрн был очень благодарен Ларсену, конечно, он высоко ценил его преданность и неоднократно давал это понять. Тем не менее он как будто не видел в действиях Ларсена ничего выдающегося, ничего невероятного. Ему, очевидно, казалось вполне естественным, что они сидят вместе, будучи соучастниками свершившегося кошмара, в который Ларсен, строго говоря, вовсе не обязан был ввязываться. Похоже, что мысль об абсолютной непостижимости Ларсенова соучастия не приходила Бьёрну в голову. Похоже, что он считал непонятное, даже самоубийственное поведение Ларсена вполне естественным, чуть ли не само собой разумеющимся между друзьями. Ларсен поступил, что называется, порядочно. А. Г. удивлялся такой реакции, она была неприятна ему, делала его связь с судьбой Бьёрна особенно невыносимой. И все же они сидели рядом, в своем невыносимом согласии. И вот начались прыжки. Как по заказу, стоило только смолкнуть пластинке. Они смотрели соревнования. Бьёрн и Ларсен, а с ними Малыш. Я не стану ни вкратце, ни подробно описывать соревнования по прыжкам на лыжах с трамплина, происходившие на Холменколлене в 1983 году. Пожалуй, упомяну лишь один небольшой эпизод (сам я не видел его, поскольку, как известно, находился тогда в Мехико). Соревнования ознаменовались сенсацией, однако эту сенсацию невозможно вычитать в таблице результатов, поскольку из протоколов она изъята, так что ее как бы и не было, хотя легенда о ней скорее всего сохранится надолго. Поэтому мне и хочется рассказать о ней. На экране в румсосской гостиной неизвестный прыгун под номером шесть оторвался от края трамплина и полетел, не очень чисто, но полетел, а потом парил, парил, парил, летел все дальше и дальше, и камеры недоверчиво следили за этим удивительным полетом, пока лыжник не приземлился в самом низу горы. Так далеко с всемирно известного холменколленского трамплина не прыгал еще никто. Новый абсолютный рекорд. Поставленный, можно сказать, мальчишкой из Гроруда, о котором никто раньше не слышал. Юнсен с Ларсеном, довольно вяло наблюдавшие за первыми прыгунами, результаты которых всегда бывают посредственными, просияли. Вот это да! Надо же, нежданнонегаданно они стали свидетелями Чуда. Все трое — и Убийца, и его малолетний сын, и его сообщник — пришли в восторг. Убийца напрочь забыл дурной сон, в котором пребывал наяву, его малолетний сын забыл то, о чем последнее время помнил каждую минуту, а соучастник на миг забыл ужасное положение, выпутаться из которого он мог, только приложив всю свою изворотливость. Однако прыжок не засчитали. Судьи собрались вместе, соревнования были приостановлены и попытка не засчитана. Началась новая серия прыжков, с более низкой точки. Но интерес к соревнованиям угас. Произошло величайшее событие, и если его можно было изъять из протокола, то нельзя было изгладить из мыслей обреченных, что сидели в румсосской гостиной. Бьёрн пообещал купить Малышу прыжковые лыжи. Дал честное слово, и Малыш помчался гулять или, скорее всего, поделиться потрясающей вестью с игравшими поблизости приятелями.