Ася все бросила, подбежала, села за стол на второй стул напротив меня.
– Ну, давай выкладывай! – возбужденная от любопытства проговорила она.
– А как ты сама-то думаешь? – спросил я после паузы.
– Неразделенная любовь? – предположила Ася.
– Естественно.
Наступила долгая пауза. Ася всем своим видом демонстрировала, что готова слушать дальше, я же изо всех сил пытался продемонстрировать, что уже, в общем-то, все рассказал и добавить больше нечего.
– И это все, что ты мне смог рассказать? – разочарованно воскликнула Ася, поняв, что я ей дальше ничего говорить не собираюсь.
– А что ты еще хотела? – спокойно задал я встречный вопрос.
– Ну не знаю… подробности какие-нибудь… – протянула она.
Я глубоко вдохнул, добавил некоторые подробности:
– Было мне лет двадцать, ей столько же, я ей признался в своих чувствах, она их отвергла, я вскрыл вены. Неудачно. Все.
– А как ты с ней познакомился?
– Учились вместе в универе. В одной группе.
– А после всего этого, – Ася кивнула в сторону моих рук, – Ты с ней еще общался?
– Мало, но иногда приходилось. Еще ж доучивались вместе пару курсов, там так или иначе где-то, да и пересечешься…
– И она знала про…
– Про то, что я вены вскрыл? Да, знала.
– А сейчас где она?
– Далеко.
– Да уж, а можно посмотреть? – неуверенно спросила Ася.
Я нехотя протянул ей обе руки, она принялась разглядывать их под разными углами, ловя свет.
– Ужас, – проговорила она, бледная, дрожащим голосом, часто глотая слюну, словно к ней тошнота подкатывала, – Тебе швы накладывали, да?
– Да, – кивнул я, – Причем на левой руке плохо сшили сухожилья, теперь я не могу с полной силой кулак сжать.
– А… лечиться по психиатрии не направили? – осторожно спросила Ася, опасаясь, видимо, обидеть, – Ну там, учет какой-то, еще что,… не знаю…
– Нет. Зашили и отпустили в тот же день домой. Сказали, что в следующий раз упекут.
– Ох… С одной стороны тебе очень повезло в этом плане, а с другой – мне кажется, что это, своего рода, халатное отношение со стороны врачей.
– Так я же, когда в себя пришел, просил их очень сильно, чтоб меня отпустили домой. Не совсем трезв, к тому же, был. На это и напирал. Мол, пьян, у трезвого и мыслей таких не было ни разу…
– И такое один только раз у тебя было? – перебила Ася.
– Ага, – уверенно соврал я.
– Да,… я, конечно, ожидала что-то такое в этом роде от тебя. И когда книжку твою читала, то сразу поняла, что что-то ты с себя там писал в этом плане,… но… Я все равно шокирована…
– Стоп! – перебил я ее, – Ты ведь утверждала, что, читая мою книгу, сразу поняла, что у автора, то бишь у меня, и мыслей о суициде не было?
– Я, признаюсь честно, просто дразнила тебя тогда, проверяла, как ты отреагируешь…
– Разочаровалась во мне, да? – улыбаясь, спросил я.
– Нет-нет-нет! Не думай такого даже!.. Ты извини, я, может быть, тебя обижу, но все-таки скажу, что вскрытие вен, насколько я знаю, один из самых ненадежных способов свести счеты с жизнью. Вероятность умереть ничтожно мала. Поэтому, чаще всего это только демонстрация намерения…
– Знаешь, Ася, – по-прежнему улыбаясь, ответил я на ее замечание, – Вероятность смерти есть всегда, даже если вообще ничего не делать. А когда ковыряешь себе руки лезвием – вероятность эта обязательно увеличивается…
Не стал пояснять, что способ этот выбрал тогда не из-за того, что он самый безопасный для жизни, а потому что он мне казался приятным и притягательным, в том числе, с точки зрения эстетики: много крови, опьяняющий адреналин, плавный, почти безболезненный процесс умирания… Повеситься тоже мысль была – есть в самом образе повешенного какая-то мистическая красота, тоже, своего рода, эстетика; она даже задвигает на задний план практически неизбежную дефекацию, мочеиспускание и семяизвержение. Но вот больно, наверное; и слишком быстро – не успеешь осознать, что уже все, процесс необратим. А ведь хочется именно этот момент поймать, когда еще в сознании, но уже почти умер, как бы ощутить смерть еще при жизни, пощупать ее живыми пальцами. Как-никак, такая возможность лишь один раз в жизни случиться может.
– Ладно, Сережа, – подумав, произнесла Ася, – Вижу, что тебе не совсем приятно это обсуждать, давай тогда и не будем… Спать уже, наверное, пора – одиннадцать часов.
– Хорошо, я согласен. Пойду, перекурю перед сном, – ответил я, встал, накинул куртку, напялил налобный фонарь…
***
…На скамейке лежать было крайне неудобно; ворочаться приходилось очень аккуратно, поскольку места было мало, очень боялся нечаянно свалиться. Но спать хотелось ужасно. С большим трудом нашел оптимально удобное положение, уже начал понемногу дремать…