Разговор «за жизнь» с завсегдатаями-алконавтами.
Нет, одернул он себя. Топить дурное настроение в коньяке? Все-таки ведь не конченый человек: семья, дом, работа. На жизнь хватает. Хотя… Стоило заканчивать институт, чтобы в сорок лет протирать штаны на складе? Пусть даже ты – завскладом, а склад – книжный. Ха! При «совке» это звучало куда как солидно. Гордись карьерой, любимец судьбы! Он рассмеялся, едва не закашлявшись.
Аллея вильнула липовым хвостом, он машинально вписался в поворот – и уткнулся в карусель.
Неказистый аттракцион, которого он никогда раньше не видел. Или просто не забредал в эту часть парка? Непременные лошадки. Олень. В соседях носорог и гривастый лев. Мотоцикл, ступа с намертво закрепленным помелом. Ага, космический корабль с полустертой надписью «Восток-2». Лишаи облупившейся краски. Тусклые, засиженные мухами лампочки под крышей-шатром. Ограждение и турникет, похожий на метрополитеновский, успели заржаветь.
В деревянной будке без двери скучала тетка-билетерша.
«Прокатиться, что ли? Вспомню детство золотое. Все лучше, чем коньяк. Хорошо, что рядом никого нет. Билетерша не в счет. Она на работе. Ей один черт, кого катать…»
– Карусель работает?
– Три гривны, – равнодушно отозвалась тетка. – С детей – две. – И зачем-то уточнила: – До семи лет.
Он молча полез в карман. Обменяв мятые купюры на увесистый жетон из металла, шагнул к турникету. Жетон скользнул в прорезь, в аппарате раздался пугающе громкий щелчок – словно хрустнула, сломавшись под тяжестью снега, сухая ветка. Планка, загораживающая вход, крутанулась с неожиданной легкостью. За оградой он помедлил, окинул взглядом фигуры на поворотном круге. Сперва хотел забраться в космический корабль (кто в детстве не мечтал стать космонавтом?), но передумал и, взбежав по лесенке, взгромоздился на спину ближайшей лошади, гнедой в серых яблоках. Поерзал, устраиваясь в дурацком седле. Нащупал стремена, для чего пришлось нелепо задрать и растопырить колени.
– Поехали, а?
Тетка высунулась из будки, без улыбки уставилась на него, пожевала ярко накрашенными губами и спряталась обратно. Под ногами лязгнуло, заскрежетали невидимые шестерни. Карусель содрогнулась, начала вращаться, набирая ход. Над головой вспыхнула, мигая, радуга лампочек. Из динамиков грянуло: «Мы поедем, мы помчимся на оленях утром ранним…» – без слов, один оркестр. Темная стена деревьев неслась все быстрее, ветер мягкой лапой бил в лицо. Сполохи метались над головой. Накатил забытый детский восторг, когда в груди сладко сжимается и крик сам рвется наружу…
Гнедой в яблоках конь шевельнулся под седоком.
…сколько раз он видел позади себя грохочущую, слитую из всадников и лошадей лавину, и каждый раз сердце его сжималось страхом перед надвигающимся и каким-то необъяснимым чувством дикого, животного возбуждения. От момента, когда он выпускал лошадь, и до того, пока дорывался до противника, был неуловимый миг внутреннего преображения. Разум, хладнокровие, расчетливость – все покидало его в этот страшный миг, и один звериный инстинкт властно и неделимо вступал в управление волей…
Зарницы в небе. Их отсветы вырывают из тьмы ветки деревьев, несущиеся навстречу. Нет, не навстречу – по кругу. Это карусель! «Увезу тебя я в тундру, и тогда поймешь ты вдруг…» Галлюцинация? Помрачение рассудка? Если б он «злоупотребил», как собирался, можно было бы списать видение на белую горячку!
Руки закостенели на луке седла. С трудом он разжал пальцы, провел ладонью по лицу. Там ему в лицо брызгала чужая кровь. Горячая, солоноватая – ее вкус остался на губах. Он взглянул на ладонь. Разумеется, рука чистая. Лишь дрожь, как при лихорадке. Он дрожал не от страха, а от страшного возбуждения. Ноздри раздувались. В лицо бил ветер.
Карусель вновь набирала ход.
…на него слепо летел, уже не в силах сдержать коня, второй. За вскинутой запененной мордой коня он не видел еще всадника, но видел горбатый спуск шашки, темные долы ее. Изо всей силы дернул он поводья, принял и отвел удар, забирая в руку правый повод, рубанул по склоненной красной шее. Он первый выскакал из раздерганной, смешавшейся толпы. В глазах – копошащаяся куча конных. На ладони – нервный зуд. Кинул шашку в ножны, тронул коня назад уже во весь мах. До плетней левады, где лежала в засаде сотня, осталось не более ста саженей…
– Еще!
Он с силой втиснул десятку в пухлую ладонь билетерши. Подумал, что похож сейчас на одержимого. Или на наркомана. Плевать!