Рядом с министром почти все время находился врач, то ли терапевт, то ли педиатр, но не личный врач Сергея Петровича, а такой же, как и он, посетитель. Были в этой компании и известный журналист, и доктор наук – химик, и актер театра и кино, он же солист елоховского хора – бас-профундо. Когда артист за кружку пива исполнял какую-нибудь пустяковую арию, стекла тихонько дребезжали в окнах, а кружки подпрыгивали на столах, расплескивая пиво.
Были там и художники разной известности. Хорошая компания, интересная, а связывало этих людей то, что все они были бывшими. Бывший министр, бывший журналист, вот разве что художник оставался художником, да и то потому, что рядом с пивной у него была мастерская, а, как известно, имея мастерскую, человеку совершенно необязательно ежедневной работой подтверждать свое право называться художником.
А в основном в пивных стоял народ как народ. Таких в любой пивной хоть пруд пруди. Эта, так сказать, основная масса, как и в театре, была удивительно разнообразной: девочки с вульгарными раскрашенными личиками, представительные мужья, зашедшие на пару кружечек, высоколобые философы, нашедшие здесь себе слушателей и даже учеников, редкобородые поэты с усталой ненавистью в глазах, жучки, бичи, различные прохиндеи и даже иностранцы. Этих было видно издалека. У них на лицах была написана готовность принять любую кару за преступное любопытство. В общем, театр со всеми его комедиями, трагедиями и публикой, жаждущей полновесных развлечений.
Именно в "мебельную" пивную и отправились Зуев с Шуваловым. До ее закрытия оставалось более трех часов, а за это время, да с деньгами, можно было не только "поправиться", но и войти в новый виток этого сумасшедшего штопора.
По дороге от метро к пивной Зуев не переставал жаловаться на головную боль и тошноту. Один раз он даже забежал в подворотню, но почти сразу выскочил оттуда с побелевшим, испуганным лицом.
– Кого это ты там увидел? – поинтересовался Шувалов.
– Собаку, – на ходу выдохнул Зуев. – Очень на волка похожа.
– На медведя, наверное, – пошутил Шувалов.
– Я серьезно, – ответил Зуев, – и глаза какие-то мертвые. Фу, черт. Честное слово, мертвые и почему-то человеческие. А морда злая, как… – Зуев хотел сказать "у собаки", но понял, что Шувалов подхватит этот каламбур и опять скажет какую-нибудь дребедень.
– Допился ты, братец, – хохотнул Шувалов, – волки, крысы, черти, кровавые мальчики в глазах… Неправильный образ жизни ведешь. Нехорошо.
Они пробрались сквозь толпу пьющих бедолаг и вошли в пивную. Шум стоял такой, что говорить приходилось в полный голос. Отыскав свободные кружки и разменяв деньги, друзья наполнили кружки пивом и принялись искать себе место. Пока они ходили из одного зала в другой, Шувалов ругался, проклиная тесноту и вонь, но когда они все же пристроились на углу столика, он, будто и не было всех этих хождений, продолжил прерванный разговор:
– Я месяц назад в метро встретил девушку. Вся в белом, как невеста. Песня, а не девушка. Стоит, голубушка, смотрит на меня как ягненок и глаз не опускает, Народу было много. не протолкнуться. Так мы и смотрели друг на друга, пока я до своей станции не доехал. Очень жалел потом, что не познакомился. И ведь не спешил никуда. Мог вполне проехать с ней пару остановок. А здесь, неделю назад, смотрю, опять она. Тоже в метро. И заметил я ее перед самой своей остановкой. Чувствую, кто-то смотрит. Поворачиваюсь – она, голубушка. А глаза пуще прежнего невинные. А я как раз спешил на "бардак". Мне бы сообразить, что "бардак" никуда не денется. Нет, автоматом выскочил. Потом всю дорогу волосы на голове рвал. И что ты думае, шь? Вчера видел ее на улице. Хотел из машины выскочить, а там перекресток, у светофора. Пока промешкался, стало поздно. Она на перекрестке стояла. Стоит и смотрит на меня – заметила. Ох, какие у нее глаза. А фигура! И вот ведь как не везет. В Москве три раза встретились и не познакомились. Ну, бывает же такое. – Шувалов совершенно искренне расстроился. Его потянуло на мрачное, и он вспомнил, как несколько лет назад собирался жениться на дочке одного бездарного, но очень удачливого писателя. Брак не состоялся. Папа-писатель поднял страшный шум. Обещал упрятать Шувалова либо в "дурку", либо в тюрьму, и Шувалов отступил. Знал, что папа может, поскольку его писательская деятельность была лишь красивым фасадом, а что за ним – все знали, но об этом не принято было говорить.
Расчувствовавшись, Шувалов заодно отматерил и своих бывших тещу, с тестем, а с них перешел на цены и порядки. Так бы договорили они до закрытия, если бы к ним не подошла странного вида девушка лет восемнадцати. Она была высокой и милой, но удивительно неряшливо для своего возраста одета. Девушка заговорщицки подмигнула и показала Шувалову мужские часы без ремешка. Часы были так себе, и Шувалов, едва бросив взгляд, отрицательно помотал головой.