Забыться до конца хотя бы на один вечер Ипатьеву снова не удалось. Когда гости встали от стола и разошлись, кто курить, кто музицировать, Владимира Николаевича отозвал в сторону Фокин. Давнишний его ученик, а в военные годы – надежнейший помощник по промышленной части, он тоже носил когда-то генеральские погоны, а теперь был оповещен о движении "живой очереди". Праздновать труса Леонид Федорович, профессор Технологического института и консультант Главхима, не считал возможным даже в пиковых обстоятельствах. И если уж он заговорил… Говорил Фокин тихо, все они стали привыкать к почти неслышной речи. "Владимир Николаевич, как можно скорее кончайте дела с немцами, они многим не по душе" – "Это кому же?" (Вопрос звучал почти риторически.) – "Сами понимаете. Вызывают недовольство и ваши поездки, и ваши патенты". – "Патенты-то кому мешают? Обо всех работах докладываю правительству, валюту трачу в основном на оборудование. Меня хвалят…" – "Это в наркоматах хвалят. А есть инстанции посильнее наркоматов. Ползут слухи… Будьте осторожны, советую по-товарищески".
Как раз последних слов Фокин мог бы и не произносить. Учитель помнил, что он был надежным товарищем еще в те времена, когда это слово в их кругу звучало без всякой иронии. В остальном же предостережение было из числа таких, к каким стоит прислушиваться. Ипатьев тут же отправился на поиски человека, который мог бы проверить, насколько серьезна угроза. Человек отыскался за угловым столиком, в развеселой мужской компании, занятой вином и рискованными анекдотами. Будучи отозван в сторону, он, как подобает честному артиллеристу, мгновенно протрезвел и пообещал навести справки.
Справки, наведенные партийцем из артиллеристов, оказались двойственными. С одной стороны, Ипатьевым весьма довольны. С другой же, есть такое мнение, что лучше бы ему перестать кататься по заграницам, а трудиться на благо Родины (это слово только что было восстановлено в правах) у себя дома. Иначе – трудно поручиться, как бы чего не вышло. Есть сигналы…
Один из сигналов стал известен Ипатьеву вскоре после именин. Ему в кабинет доставили неподписанную бумагу, из которой следовало, что он, академик Ипатьев, установил во вверенной ему лаборатории, да и в других учреждениях монархический режим, нещадно эксплуатирует рядовых сотрудников. А сам озабочен только зарубежными вояжами, на время которых оставляет с такими, же диктаторскими полномочиями престолонаследника. Бумага была адресована в комиссию, созданную после выборов в Академию наук, итоги которых не понравились руководству; члены комиссии призывали "низовой персонал" критиковать академиков без ложного почтения. Ипатьев призвал в кабинет ближайших учеников, показал им кляузу – и они с обычной в их обществе прямотой объявили: это, видимо, работа "Иезуита". Академик приказал оставить его наедине с Орловым.
Тягостная сцена, которую и описывать-то не хочется, завершилась тем, что Орлов сам предложил написать контрбумагу – свидетельство, что он отказывается от всех обвинений в адрес Ипатьева-младшего. Брезгливо поморщившись, Владимир Николаевич принял предложение, а когда охранная грамота была подписана (он избегал к ней даже прикасаться), объявил Николаю Александровичу, чтобы тот перебирался в лабораторию на Волховском переулке. Это не так далеко, а здесь товарищи больше с ним работать не хотят. Орлов его униженно благодарил непонятно за что.
Оставшись один, Ипатьев припомнил еще одну его лихую проделку, рикошет которой пришелся как раз на конгресс инженеров. На банкете в Токио поднялся незнакомый седовласый джентльмен и произнес по-английски тост, который (ему перевели) содержал здравицу в честь Ипатьева, одного из остроумнейших людей XX века. Владимир Николаевич принял комплимент, уже не первый в тот день, с благодарным поклоном, но до конца осмыслил его пугающую глубину чуть позже, за десертом. Джентльмен подошел к нему и на неуклюжем французском языке сообщил, что совершенно согласен с оценкой своей особы как "коровы с ограниченным интеллектом". Англичанин, с которым он мгновенно подружился, еще долго хохотал по поводу этой чисто британской экстравагантности, а Ипатьев между тем не без ужаса сообразил, как сказочно ему повезло… Восхитившее джентльмена письмо было написано Орловым в ответ на церемоннейшее послание, в котором англичанин просил Ипатьева прислать оттиски его последних статей. Обычная в ученом кругу любезность… Получив письмо, академик попросил помочь с переводом, на что Орлов долго кричал, что возмущен и не решается. Когда же Ипатьев его все-таки уговорил, был оглашен текст, согласно которому Ипатьев объявлялся старым дураком, а его работы – трухой. Академик растерялся, попросил ответить как-нибудь нейтрально, в том духе, что, мол, я тоже знаком с вашими трудами (он действительно знал их в переводах). А Орлов возьми да и раздуй этакий международный скандал. Чем бы оно кончилось, не окажись англичанин таким ценителем розыгрышей, – страшно подумать…