Перед Путилиным два адреса: гостиница, в которой останавливался Ильин в прошлые годы, и квартира, какой понял, в доходном доме, снятая на длительный срок, иначе Фома Тимофеевич не смог бы там постоянно останавливаться. Хозяин не стал бы ждать своего постояльца без должной денежной оплаты.
Начну-ка, рассудил Иван Дмитриевич, с гостиницы, там много добровольных помощников из горничных и служащих.
Гостиница господина Брюмера находилась на пересечении Вознесенского проспекта и Садовой улицы. Трехэтажное желтое здание с белой окантовкой по периметру окон было ничем не примечательно, если только тем, что с двадцатых годов в нем находилась гостиница для невзыскательной публики, с довольно-таки дешевыми, но исключительно уютными нумерами. Возле входной двери прохаживался в черной одежде привратник, вышедший подышать воздухом.
— Здравия желаю, Иван Дмитрия, — произнес он, вытянувшись, как заправский солдат после долгой муштры.
— Степан, — Путилин узнал человека, который когда-то помог в деле кражи на третьем этаже гостиницы, — как здоровье? Вижу, время тебя не берет.
— Так точно, не берет, — тот хитро улыбнулся и, понизив голос, сказал: — Какие мои годы.
— Ты сколько при гостинице?
— Да лет двадцать, почитай.
— Значит, ты мне можешь помочь. Скажи, ты не припомнишь человека, который в течение нескольких лет останавливался здесь?
— Почему бы не припомнить.
— Мужчина лет тридцати пяти, круглое лицо, пышные усы и рассеченная вот так бровь, — Путилин показал на своем лице.
Степан замолчал надолго, и начало казаться, что лишился языка.
— Так вспоминаешь?
— Иван Дмитрия, ей-богу, — он перекрестился, — не припомню такого. Рад был бы помочь.
— Управляющий на месте?
— А где ж ему быть, пока каждую бумажку не проверит, спать не уходит.
Когда Путилин вошел к управляющему, тот сидел за столом в компании амбарных книг, в которых шел учет проживающих, а главное, денег. У бедного гостиничного служителя даже покраснела лысина от напряжения. Вначале он цыкнул на начальника сыска за то, что тот посмел помешать, но потом узнал и вскочил с приклеенной к толстым губам улыбкой.
— Господин Путилин, — голос хотя и звучал с долей радостного чувства, но в глазах его отнюдь не наблюдалось. Проскочила искра недоверия и откровенной неприязни, что, мол, опять вам от меня нужно.
Иван Дмитриевич поздоровался, не обращая внимания на взгляд, улыбку и остальную мишуру, покрывающую толстым слоем показное гостеприимство управляющего.
— Что привело в наш дом?
— Исключительно бумажные дела, — успокоил Путилин управляющего, который с облегчением вздохнул.
— Слушаю вас, господин Путилин.
— Вы помните всех своих постояльцев, которые из года в год останавливаются у вас?
— Я не был бы на своем месте, если бы спустя рукава относился к своим обязанностям, — прозвучала обида.
— Не хотел показаться бестактным, но мой вопрос исключительно о ваших постояльцах.
— Так.
— Лет шесть кряду у вас останавливался некий Ильин, — Путилин произносил тоном, из которого невозможно было понять — спрашивал или утверждал.
— Фома Тимофеевич?
— Вот именно он и вызывает мой интерес.
— Ничего плохого о нем сказать не могу. Останавливался всегда в одном и том же нумере, о чем заблаговременно сообщал по телеграфу. Платил исправно, если не ошибаюсь, помещик из Тверской губернии. — Управляющий поднял палец кверху, потом подошел к шкафу и достал переплетенный толстый том с какой-то замысловатой закорючкой на корешке, — вот, я прав, Ильин Фома Тимофеевич, Тверская губерния, Вышневоловецкий уезд.
— Что вы о нем скажете?
— Пожалуй, больше ничего, — он пожал плечами, — скандалов и дебошей, как некоторые наши постояльцы, не учинял. Вежлив.
— Скажите, к нему кто-нибудь приходил?
— Господин Путилин, за гостями мы не следим, тем более почти год прошел, как последний раз господин Ильин у нас останавливался.
— Вы его помните?
— Конечно.
— Каков он на вид?
— Объясните, в чем, собственно, дело?
— Пока не могу, служебная тайна. Так как он выглядел?