— Петр Глебович просит вас. Следуйте за мною.
Хозяин стоял у камина с сигаретой в руках и с застывшим гипсовой маской лицом.
— Здравствуйте, — произнес он бесцветным голосом, — чем могу быть полезен?
Путилин ответил на приветствия с самым добродушным тоном и протянул бумагу, подписанную губернским прокурором.
— Любопытно, — сказал Анисимов, — вы позволите мне одеться? Как-то неприлично наблюдать за деяниями полиции в домашнем халате.
— Будьте так добры, ведь вы здесь хозяин.
— Пока, — позволил себе пошутить Петр Глебович, выдавив вымученную улыбку. Направился в комнату. Звякнул железный крючок на двери. Через минуту послышался грохот, звон стекла, крики, топот коня и несколько выстрелов.
— Иван Дмитрия, — ворвался в гостиную запыхавшийся Жуков, — Анисимов…
— Что с ним?
— Сбежал.
— Как?
— Открыл окно, под ним конюшня, — указал помощник, — она чуть ли у него не под окнами, — торопливо добавил, оправдываясь, Михаил, — у нас же кони уставшие, а он…
— Так, — Иван Дмитриевич был рассержен, но виду не подал, — где Степан?
— Я здесь, — раздался совсем тихий голос молодого человека, стоявшего между двух полицейских.
Путилин окинул его внимательным взглядом, словно пытался проникнуть в голову слуги Анисимова.
Потом скинул ставшую теперь ненужной шубу и бросил на кресло, подошел к горящему камину и протянул руки к огню.
— Ты ничего не хочешь рассказать?
Молодой человек стоял, потупив голову, даже не пытался ответить, руками нервно теребил полы пиджака.
— Где может остановиться Петр Глебович? — Голос Ивана Дмитриевича не выдавал раздражения, а был спокоен и ровен. — Не стоит молчать, рано или поздно он будет пойман. Россия велика, да спрятаться в ней негде. Я слушаю.
Лицо Степана выдавало все грани переживания. Он понимал: если приехали полицейские, то тайник будет найден, недаром же он с таким подозрением отнесся к петербургским чиновникам, гостившим недавно. Что-то в них было неуловимо опасное, но он так и не удосужился понять. Вроде бы даже следил, но недоглядел. Оказывается, молодой, он украдкой посмотрел на Жукова, не так прост.
— Хорошо, — Путилин придвинул кресло ближе к камину. — Поставьте сюда стул, — распорядился он, показав рукою рядом с собою. — Садись, Степан. — Имя ему ранее назвал штабс-капитан, докладывая о поездке.
Молодой человек сделал шаг, замер, плечи опустились. И он шагнул к стулу.
— Миша, позови Василия Михайловича.
Жуков вышел.
Воцарилась тишина, только Степан от волнения хрустел пальцами.
— Иван Дмитрии, звали? — в гостиную вошел штабс-капитан в застегнутой наглухо шубе, и от него пахнуло морозной свежестью. — Старый знакомый.
Степан не поднял головы.
— Да, вот молодой человек дает нам позволение на проведение обыска, — Путилин повернул голову в сторону вошедшего. — Начинайте, тем более что имение вам знакомо. Нас оставьте, мы здесь чайком со Степаном побалуемся.
— А…
— Не надо, — перебил Иван Дмитриевич, давая понять, что хочет поговорить с доверенным лицом Петра Глебовича наедине.
— Так точно, — по-военному щелкнул каблуками Орлов, и находящиеся в гостиной вышли вслед за ним.
Путилин откинулся в кресле, положил ногу на ногу, словно чего-то выжидал. На самом деле устал от ночной тряски и холодного воздуха. Огонь очаровывал яркими языками, танцующими по поленьям и с жадностью пожирающими поднесенную деревянную дань.
— Ты сам откуда будешь? — наконец произнес Иван Дмитриевич, потирая пальцами подбородок.
— Я? — изумился молодой человек, повернул недоуменное лицо к развалившемуся в кресле собеседнику.
— Зачем же мне о себе знать?
— Из Тверской губернии.
— Значит, из анисимовского имения?
— Да.
— Понятно, фамилия у тебя какая?
— Да у нас почти все в Анисимовке Анисимовы.
— После указа фамилии писались по хозяйской.
— Так и было.
— Батюшка жив?
— Нет, мне и четырех не было, когда уехал на заработки и не вернулся.
— Как к Петру Глебовичу попал?
— Так в ту пору и забрали в имение. — И добавил тихо, скрежетнув зубами: — Я при псарне рос.
— Тяжело было?
— Ко всему привыкаешь, особенно в таком возрасте.
— Грамоте учили?
— О да! Меня, навроде ученого медведя, приблизили, обогрели, обучили, даже французскому языку. — Он замолчал, словно тяжесть воспоминаний давила на грудь и становилось тяжело дышать. Иван Дмитриевич не торопил. — Потом, словно надоевшую игрушку, снова на псарню.