— Что за шутки? Заманил меня на пустой чердак!
— Так и задумано — чтобы от входа ничего не видно было. А жилье мое в третьей секции, некоторые удобства — в пятой, в конце. Тоже мне, заманил… — развеселился Серж. — Голову, голову береги. Это здесь… Милости просим! Вот только стоять у меня не совсем удобно. Пол тут покатый, и потолок низковат. Лучше сразу сесть.
— Или лечь? — Она плюхнулась на тахту с отпиленными ножками, мудро поставленную на высшей точке пола.
И тем самым ответила на первый вопрос теста (могла ведь выбрать и пуфик такого же происхождения), и нельзя было бы сказать, чтобы решительность ее или беспечность порадовали хозяина, в свою очередь осторожно присевшего в противоположном высоком углу. Впрочем, тревожиться и комплексовать было рано. Рано? Ноги в колготках телесного цвета, скорее пухлые, чем стройные, заполнили, как ему показалось, все пространство «секции», а чтобы не таращиться на них, оставалось только закрыть глаза вовсе.
— Ой, на что это я уселась?
Серж встрепенулся. На розовой ладони девицы лежала его фенечка. Ему стало на секунду стыдно засаленности своего старого, давно низложенного фетиша, потом представилось красное пятно в форме сердца на ее белой ягодице — белой, конечно же, белой, незагорелой по-весеннему. Дыхание у него пресеклось.
— Что с тобой?
— Да так. Это фенечка, заветная моя фенечка. Этакий знак принадлежности к хиппующим, с черной униформой несовместимый. Почему и снимаю перед дежурством.
— Я уважала бы хиппи, если бы не эта обязательная грязь. И грязная их, свальная… любовь, скажем так. И их потуги рабски! англизировать великий русский язык.
— Что значит — образованная, слова какие знаешь… Вот только хиппарям твое уважение, гёрла, сама можешь догадаться, до какого места! Про них много глупостей писали, особенно в «Вечёрке». А насчет любви, так в системе была действительно свобода — в том смысле, что никого не неволили факаться. В то время как наши высокоморальные современники в грош не ставили изнасиловать собственную жену. А утром потребовать от нее чистую рубаху. — Пардон.
— А твоя жена — тоже из системы?
— Нет, никогда. Да я и сам скорее присистемный. Где уж с моим характером жить беззаботно, порхать по жизни, облизывая чужие тарелки…
— Ничего себе беззаботность! Этого, кстати, я тоже никогда не могла понять. Доедать в кафешках объедки… А у тебя тут чистенько. И пахнет приятно.
— В следующей секции у дворника склад. Сейчас там ящики с лимонами.
— Так дворник в курсе?
— Федька-то? Свой человек.
Про себя Серж добавил с досадой: «И даже слишком освоился, хамло! Завел манеру девок сюда водить». Убирай потом после них, и эта назойливая сладкая вонь дешевых духов, тьфу! Сейчас ему не хотелось и напоминать себе об обстоятельствах, делавших эти непрошеные визиты для него особенно огорчительными. Чем черт не шутит, вдруг получится! И удачно, что после дежурства: телом чист, посетив душ в подвале у дяди Пети…
— И много девушек… ну, побывало на твоей тахте?
— Вопрос сложный. Тахту эту я приволок ночью с «газона»…
— Тахты, они у вас тут что — на газоне вырастают?
— У нас тут так называют площадки перед мусорными баками. А койка уже тогда была здорово засаленной. Пришлось жидкостью для мытья посуды отчищать, а потом одеколоном. Да и сейчас иногда ее Федька-дворник использует для удовлетворения своих мужицких страстей… Так что извините, мадмуазель.
— Извиняю.
— Вот и хорошо. А может, и не хорошо это.
Серж и не глядя рассекал, что теперь она осматривается. Что ж, стыдиться нам нечего.
— Это кто на стенке — дочка твоя?
— Она. Точнее, была такой когда-то.
— А мужик?
— Франциск Ассизский. То есть мне хочется думать, что это портрет Франциска Ассизского.
— Ну даешь! Он ведь совсем другой был.
— Это ты, мать, старинный фильм вспомнила, а в нем Жерар Филипп играл, красавчик. Бабник и, оказывается, от СПИДа помер.
— О, я понимаю, что у тебя такие очаровашки вызывают раздражение! А вот откуда ревность к Франциску Ассиз… к святому Франциску? Если не секрет.
— Какие ж теперь между нами секреты, когда ты возлегаешь на моей тахте и оцениваешь мужскую привлекательность моего святого Франциска! Кстати о секретах. Меня, между прочим, Сержем дразнят. А тебя, мать?