— Вот уж не думала, что в двух шагах от Центрального универмага остались такие добрые старушки…
— Этой тоже недолго осталось тут жить. Все в подъезде давно согласились продать свои квартиры фирме, Марья Константиновна одна упрямится. В советские еще времена она как-то закрепила квартиру за внуком с семьей, а тот служит в Таджикистане.
— Внук, небось, подкинул адресок?
— Возможно, — кивнул он, дернув при этом локтем, будто невзначай выдал военную тайну. Тонька замерла: нежелательно спугнуть глупы ми вопросами. Да плевать ей на бабушкина внука! И этот неведомо чей внук сам по себе ей тоже пофиг! Ой, так ли это, девушка?
Проигнорировав лифт, статный герой-любовник лестницей вел ее на высокий второй этаж. Все правильно, именно на втором этаже зажглась зеленая лампа на той неделе, когда она проследила «Кота» от недостроенной высотки, где у налетчиков было какое-то совещание, и до этого дома на Страстной площади. Он остановился у двери, обитой дерматином в семидесятых прошлого столетия, наверное. Тонька, которой тогда даже и в проекте не было, зачарованно наблюдала, как «Кот», отогнув оторванный край обивки с клочьями пакли, всунул в отверстие ключ (два других повисли на кольце, полукруглые сверху, как на грех, — фрейдистка-недоучка едва не покраснела) и осторожно (запомним!) повернул. За дверью оказалась вторая, тоже запертая, а за нею темнота.
— Спит Марья Константиновна, — довольно напряженно, но тихо проговорил невидимый «Кот» и, щелкнув выключателем, зажег скудную лампочку. — А уж ежели заснула, до семи ноль-ноль хоть из пушек стреляй.
Пыльная скудость, охнув, спряталась от Тоньки за мутным стеклом зеркала в толстой желтой раме. Советская мебель пятидесятых, расставленная в просторной прихожей, давно была бы антикварной, не будь она советской мебелью пятидесятых. «Кот» снял светлый плащ и шляпу, повесил на вешалку, придерживая ее стойку рукой, и взглянул на Тоньку вопросительно. Она помедлила, решаясь. Цвет его галстука, безукоризненно гармонирующий с тоном рубашки и костюма, подчеркивал полнейшую непригодность ее пестрого оперения мещаночки, вышедшей к ограде военного училища в надежде подцепить курсанта. Теперь спасти Тоньку могли только быстрые целенаправленные действия и уж непременно — мгновенное преодоление дистанции… Сняла с пояса и повесила на вешалку сумочку, быстро расстегнула и сбросила на пол плащ, скользнула к этому коротковолосому манекену и обвила своими красивыми (без булды!) обнаженными руками его твердую шею.
— Знаешь, ты мне сразу так понравился — как только…
— Как только? — произнес он скотски невозмутимым голосом, нащупывая молнию у нее на спине. Сразу же подальше выбросить эту блузку, как только стащит…
— ….как только я увидела тебя в этой потрясной черной форме. Я ведь только и хотела от идиота Корзухина, чтобы он познакомил меня с тобой.
Время остановилось для Антонины, да и она, наша душечка, могла в сладкой этой истоме шевелить разве что глазами. Вон углядела, что растрескался лак на ногте большого пальца ее правой ноги, вот только укрыть недоработочку под одеяло совершенно нет сил. Стыдный бабский румянец (об этом феномене раньше ей только доводилось слыхать) постепенно сползал с ее белого по-весеннему живота. А теперь и слух, слава Богу, возвращается. Хоть и неподвижно это тело рядом, но не погрузилось покамест в спячку, разговаривает…
— …нищета самая невозможная. У тетки этой, дворничихи, на сундуке спала. И вдруг присватался к ней через тетку Герой Советского Союза, полковник-танкист, старше ее лет на пятнадцать, кажется, но обожженный и израненный до полусмерти. Ему, оказалось, не так жена была нужна, как круглосуточная сиделка. Ну, квартира в центре, пайки, пенсия. Промучилась она с ним лет десять, перевязывала каждый день (две раны так и не закрылись), но успел он между перевязками и дважды ее обрюхатить, так что, когда он от тех ран помер, осталась она с двумя мальчиками. Обоих в «Суворовское», оба офицеры. Один в Афгане погиб, другой в независимом Таджикистане застрял, там и внук служит. Вот такая жизнь у Марьи Константиновны, Тося. Не было у нее настоящей жизни…
«Где ты здесь увидел Тосю?» — чуть не спросила Антонина, да прикусила язычок. Она была очень недовольна тем, что потеряла над собой контроль: этот половой гигант, эта машина любви оказалась хуже гипноза. Хорошо, хоть таблетки она глотает регулярно. Вспомнила ни с того ни с сего, что принимает их из-за Филатыча, представила — совсем уж некстати — перекошенную его морду в тот самый опасный для нее момент, и ее чуть не вывернуло на постель.