— Я жду тебя, подожди немного, все изменится, и вся эта кутерьма пройдет, — говорит ему голос. — Все будет хорошо в конце концов, ведь мир образует очарование всем происходящим! Атрибуты нашей жизни схлынут, и только смешные моменты останутся зажатыми в наших руках, как талисманы, которые умирающий берет с собой в путь. Осталось совсем немного, и реальность не так проста и однолика, как кажется на первый взгляд. Мы проснемся в Калифорнии на песке и будем смеяться над нашим сном! Ведь Бог есть любовь!
Медведев закуривает четвертую сигарету.
66
Однажды Медведев лежит в постели вместе со Сладкой Энн, обнимает ее плечо и наслаждается.
— Странно, но это все пройдет когда-нибудь, — говорит он.
— Да, — говорит она.
— Из всех разных теорий есть такая теория, что мир развивается, гибнет, зарождается снова и развивается в силу причинно-следственной связи, точно так же, как и раньше. Если это так, то я знаю, что что бы ни было потом, в конце концов, я буду точно так же лежать здесь и обнимать твое плечо.
— Может быть, так и будет.
— А, может быть, я буду тигром, а ты комаром.
— Может быть.
— Но в любом случае мы сейчас здесь, и сейчас мы — это мы!
67
Калифорния. Песок. Тугие паруса. Они просыпаются в объятиях. Медведев встает, едва не падая обратно, заправляет хайр за пояс и потягивается. Он видит перед собой огромное хипповское лежбище. Кто-то вовсю трахается в середине. Он идет вперед, перес тупая через размалеванные тела балдеющих людей.
— Эй, Снусмумрик, — кричит он какому-то старцу. — у тебя нет еще кислоты?
— Немного, Айвен, — говорит старик.
Медведев идет к нему, тут его кто-то хватает за ногу, и он падает и кучу полуодетых негритянок.
— Чувак, почему ты мимо? — спрашивает одна.
— Отстань, у меня ломки, я иду за кислотой.
— Парень, заторчим вместе, — говорит негритянка, — у меня как раз две дозы.
— О'кей!
Но тут ряды лежащих будто вздрагивают, смятые и перепутанные каким-то внутренним явлением. Сквозь них продирается обеспокоенная Сладкая Энн.
— Любимый! — кричит она. — Где ты? Мы проснулись! Куда ты ушел?!
Медведев смотрит на нее, соображая. Потом говорит:
— Эй, отвали. Ты мне надоела. И вообще у меня был интересный «трип», я хочу его продолжить. Я еще не опохмелился пивом в сосисочной на Пушкинской площади!
Хохот всех близлежащих сопутствует этим словам.
— Так что пока, крошка! Я возвращаюсь. А, может быть, с тобой у нас лучше получится? — оборачивается он к негритянке и целует ее в черную грудь.
68
Он сидит у себя дома, закуривая очередную сигарету. Ему скучно и неинтересно, и музыка более не вдохновляет его на психические сдвиги. Сновидение тает в его душе, и мозги его размышляют. Оконное стекло по всем правилам ленинской теории отражает его об лик, почти не искажая его сущность. Новые развлечения поджидают его за утлом дней и недель. Рефлексия, как вода, стекает с его рук и ног. Он душевно пуст, как изнасилованная старая дева. Он глядит вглубь себя, исчезая в головной полости. Он видит кровь, т екущую внутри руки. Он видит превращение пищи в любовное желание. Он видит свое здоровье, взорванное сигаретой. Он видит тело. Он есть он.
69
Медведев ждал. Он ждал миллионы лет сквозь жизнь и секунды. Он решился. Его кулаки были сжаты, он смеялся над самим собой и был готов к решительной схватке. Событие должно произойти. Он должен совершить это. Человек должен бороться за свои воспоминани я. Жизнь должна иметь последствия. Медведев должен действовать. Сладкая Энн позвонила в дверь, и Медведев открыл ей. Она была румяная и холодная, и вся в снегу. Словно канатоходец, Медведев осторожно снял с нее дубленку и повесил на вешалку.
— Проходи, — сказал он, показывая путь к своей комнате.
Она села на пол, а он на стул.
— У меня есть ликер, — сказал Медведев, доставая чашки, — Музыку, если ты не против?
— Давай, — согласилась Сладкая Энн. Он поставил музыку.
— Ну что, — сказал он, разливая ликер, — поздравляю тебя с твоим существованием в этой вселенной!
Они выпили ликер. Сладкая Энн откинулась назад, прислонившись спиной к стене. Медведев сел рядом и начал ее целовать. Они целовались довольно долго, потом Медведев начал пытаться залезть к ней под свитер.
— Ты что, — удивилась Сладкая Энн, — трахнуть меня вздумал?
— Да, — сказал Медведев.
— Не получится, — сказала Сладкая Энн.
— Почему?
— У тебя мама сидит на кухне, да и вообще…
— А моя комната запирается изнутри! — торжествующе объявил Медведев, продолжая свои попытки.
— Убери, — сказала Сладкая Энн, — у тебя руки холодные. А что, дверь запирается?
— Да.
— А если мама постучит?
— Не постучит.
— А если?
Они заговорщицки посмотрели в глаза друг другу:
— Не постучит!
Сладкая Энн хлопнула в ладоши, встала и подошла к кровати. Она выбросила все белье на пол, оставив только одеяло. Медведев закрыл дверь. Сладкая Энн сняла свитер. Он стоял и смотрел на нее.
— Ну что ты стоишь! Раздевайся! Если ты меня сейчас не трахнешь, тогда — все!
Медведев начал раздеваться. Потом они легли рядом. Медведев не проявлял никаких знаков внимания.
— Ну и что же дальше? — ехидно спросила Сладкая Энн.
— Я не могу. Сейчас…
Они лежали молча еще минуту, потом Сладкая Энн протянула руку и начала гладить его. Она обняла его и поцеловала в щеку.
— Ну что ты… Что ты так переживаешь… ведь я тебя люблю.
— Да?
— Да! Расслабься. Это все не имеет никакого значения. Трогай меня — я сейчас с тобой!
Медведев осторожно тронул ее тело. Тело вздрогнуло, словно эпилептик, и накинулось на мужскую жертву. Медведев принял вызов и начал терзать это озверевшее тело, словно пытаясь вытрясти из него душу, которую он любил. Он улыбнулся и понял, что сейчас он может сделать с ней все, чего ни пожелает его природа, взгромоздился на нее, словно неумелый чтец на три буну, и они соединились, как в детском сне — почти не чуя плоти друг друга.
И это кончилось почти моментально, так как было воспоминанием, и просто осталась некая новорожденная связь, похожая на связь между фотокарточкой и печатью, которую только что на нее поставили.
Медведев закурил и почувствовал себя очень хорошо. Он не имел мыслей. Сладкая Энн толкнула его в бок.
— Эй, ты! Нам, кажется, сделали там чай, поэтому нужно вставать.
Они встали и оделись, и сели на кровати, и чай освежил их настроение, прибавив обыденную прелесть к делам смертных людей. Задушевная беседа, словно очистительная молния, объединила их руки.
Они шли по черной улице вперед, чтобы проститься со Сладкой Энн, которую ждал ее дом и другие обстоятельства. Он засунул руку в ее варежку, и они грели свои нервные окончания сами о себя, беседовали о чем-то еще и смотрели на снег. Они шли, и любовь з ияла в их душах.