Я оставалась сдержанной, ведь мы прощупывали и побаивались друг друга, хотя девчушка внушала доверие искренним непониманием увиденного.
— Мне кажется, что я во сне. Надо помалкивать, а я не удержусь, поделюсь впечатлениями, и мне путешествие даром не пройдет — точно прочла запрещенную книгу. Книга интересная, но непонятная… Спасибо за банки…
— В сведениях по пунктам анкеты не сомневайтесь, — заметила я, — кто бы из заключенных отважился соврать, их можно немедленно проверить, да и с какою целью?
Раздался стук, она выскочила, приложив палец к губам в знак абсолютного молчания. Уехали они рано. Где она? Помнит ли свою поездку в Сивую Маску, в иной, случайно приоткрывшийся ей мир? Как разрешились ее сомнения? Захотела ли их решать или раз и навсегда приложила палец к губам?
Как-то поздно вечером, когда мы сидели в бараке при свете благословенной коптилки-фитилька из ваты в блюдце с оливковым маслом, присланным в посылке Доре ее мужем незадолго до его ареста, в барак вошел Должиков и тоном приказа назвал фамилии Уструговой и мою — "наряд на ночь, одевайтесь теплее, на наружные работы". Мы оделись и вышли. Светила луна. Мороз градусов 30. Безветренно. Все блестит, как в сказке в ночь под Рождество, в лунном свете. Дышится легко, хочется вдыхать воздух глубже и глубже после смрадного, тесного, черного клопяного барака. За зиму ни одного печатного слова в бесконечно длинные полярные ночи. Тоска в бараке! Ночным сторожем работал Борис Донде, который ночевал, как Диоген, в бочке, а по утрам будил нас неизменно шутками, на что его всегда хватало: "Мадемуазели! Кофе подан, подъем!" или "Куропатки в сборе, подъем!" Речь шла о нашем "хитром домике", который превратился в снеговую пещеру, на которой ночевали десятки и даже сотни куропаток. Когда мы по утрам торопливо шмыгали в лес, куропатки белой пенной стаей вспархивали и уносились прочь. Борис наблюдал наш бег и их полет каждый день. Сейчас он вышел из своего убежища, удивленно нас оглядел и, не обращая внимания на Должикова, как обычно, шутя сказал: "В случае опасности дайте выстрел, и я тут как тут!" Но дело обернулось сверхнеожиданно.
Мы шли за Должиковым, совершенно не понимая, куда и зачем он нас ведет, по привычке заключенных ни о чем не спрашивая. Он зашел за сарай, указал нам на две пары широких северных, подбитых камусом лыж: "Берите лыжи — и вокруг Сивой Маски. Чтобы никто не видел, двигайтесь сначала в лес, а потом заверните к реке — иначе заблудитесь. Убежать некуда. Часа на три — так, чтобы наутро спать на нарах. Все, это и есть ваш наряд". Тон строгий, начальнический, обе поняли, что благодарить неуместно, а благодарить было за что. Его ли инициатива, или Зоя Иванова, побывав в бараке, упросила его дать нам передышку, не знаю. То ли стыдилась она своего поведения и хотела хоть чем-нибудь его загладить, то ли не могла забыть нашей совместной поездки в Тобольск. Зоя была податлива и беспринципна, но незлобива.
Ни до, ни после не видела такой умиротворяющей, успокоительно-радостной, волшебной красоты тайги под луной. Тишина. Чудесная возможность вырваться из рабского состояния и затхлого барака. Иллюзия свободы хоть на несколько часов. Искрящийся снег, скрипящий под ногами. Мириады снежных блесток на деревьях и ветках, как будто сам лунный свет разлетелся на бесконечное количество сверкающих осколков. Свет играл на снегу, а каждая снежинка искрилась звездным огоньком. Мы взялись за руки, в другую руку по палке и сначала медленно и робко, а затем все смелее и смелее устремились на светлый снежный простор в сторону Воркуты. Не успели выйти за пределы поселка, как тут же замелькали свежие тонкие узоры то изгибами, то струнками, то извилинами птичьих и звериных следов. Их было множество, они сплетались и разбегались во все стороны: лапчатые — куропачьи, когтистые и более редкие — глухариные, петляющие — заячьи, прыгающие — соболиные, метелочные — от хвоста песца и всякие, нам неведомые. Подсвеченные изнутри следы зверей и сбили нас с толку. Глядя на них, мы уверились в том, что лыжня, по которой катимся, послужит прекрасным ориентиром на обратном пути, не учли того, что лесные жители редко передвигаются на открытых пространствах, а прячут следы под деревьями и кустарником, где ветер и постоянная непроходящая поземка не всевластны. Сами же выбирали места более открытые.
Белолунное бездорожье манило неизведанной далью. Внезапные порывы ветра загоняли нас в сторону, в глубину неистребимой вечной жизни хвойного леса. Его густые ветви ярче оттеняли лунную белизну и излучение снегов. Все приобретало особое очарование на свободе. Мы набирались сил и жизненных соков у хвои, утратившей горький вкус обязательного ежедневного антицинготного хвойного причастия. Ночное причастие лесом было без горечи. Потом снова мчались по реке. Сколько прошло времени, мы и сами не знали. Ослепила мерцающая белизна, заснеженные болота, слившиеся с лентой реки. Лыжню заносило с мгновенной быстротой. Очнулись от лесного колдовства. Несколько раз круто поворачивали то вправо, то влево, назад, но не находили ни следов, ни направления.