Дальше описывалось, как мы его отогрели и как он разбойничал в доме, за что получил кличку Степан Разин. Куда он потом девался — убей бог, не помню! Голда его не съела. Скорее всего выпустили на волю по настоянию Минны Соломоновны...
В начале 55 года в гости к нам приехал Миша Левин. В первый же день показал фотографию молоденькой жены, Наташи. Мы одобрили. Мишка навез кучу подарков — фотоаппарат «Зоркий», пишущую машинку... Машинка — «Москва» — как бы намекала, что мы еще вернемся и будем писать. А фотоаппарату я обязан всеми снимками наших интинских друзей, которые теперь разбросаны по разным альбомам — снимки, а не друзья. Друзья разбросаны по разным странам — Латвия, Украина, Россия, Германия, Америка, Израиль. В Израиль, кстати, уехал и «Зоркий» — мы передали его очень славному парню Абрашке Версису.
А Мишке мы подарили «Лучшего из них», специально к его приезду восстановленного по памяти и переписанного разборчивым почерком; посвятили рассказ «Мишаньке Левину». С этим посвящением, с предисловием доктора физико-математических наук М. Л. Левина и замечательным послесловием Наташи Рязанцевой рассказ напечатан в журнале «Киносценарии». И в Америке тоже его напечатали — в лос-анжелесской «Панораме». (По-русски, конечно: феню переводить — только портить.) Вот уж не думали, что доживем до времен, когда такое можно будет опубликовать!.. Юлик и не дожил. Да и Мишка двух месяцев не дожил до выхода номера.
В Инте мы водили Мишаню по всем знакомым, хвастались им. Каждый вечер приходили ребята и к нам — поглядеть на человека, который, сам замаранный, отважился на такую поездку. Это ведь только сейчас кажется, что в хрущевскую оттепель можно было болтать что попало и водиться с кем хочешь. Часть зубов МГБ подрастеряло, но и оставшихся хватило бы, чтоб загрызть оступившегося.
Слушая рассказы новых знакомых, Миша по ночам делал заметки в своем блокнотике — чтобы не упустить чего-нибудь, когда будет пересказывать в Москве. После его смерти Наташа дала мне эти листочки: даже в записях для себя он боялся называть имена, обходился инициалами. Мы ведь тоже не решились вынести из зоны составленный в лагере словарик фени. А там была уйма слов и выражений, которые я начисто забыл. Мы вложили его в металлическую трубку, Сашка Переплетчиков ее запаял, и мы закопали этот подарок археологам возле терриконика.
Большое впечатление на Мишаньку произвел Григорий Порфирьевич Кочур, что не удивительно. Кочур был доцент киевского университета, поэт и переводчик. Рассказывали, что в лагерь ему прислали из Киева несколько книг на румынском языке — посылавший не разобрался, думал, что книги французские. И Григорий Порфирьевич научился читать по-румынски: не пропадать же добру!
Ходил в Инте и такой рассказ. На шахте з/к Кочур работал то ли экономистом, то ли нормировщиком. Однажды в контору заявилась комиссия: начальник комбината полковник Халеев и с ним еще трое — все пузатые, все в белых полушубках. Кочур не поднялся со стула, продолжал писать: он знал, что при входе начальства работающий или обедающий заключенный может не вставать. Полковник тоже знал это правило.
Ему нужен был телефон, а аппарат стоял на столе у Кочура. Халеев перегнулся через стол, позвонил. А когда положил трубку, сказал:
— Все-таки ты хам. Видишь же, что неудобно через стол тянуться!
— Я заключенный, я не обязан быть вежливым, — холодно ответил Кочур.
Отойдя, полковник спросил у начальника шахты:
— Это кто ж такой?
— Профессор... Из Киева.
— А как работает?... Хорошо?.. Ну, ладно.
«А мог бы бритвой по глазам...» Нет, это несправедливо. Халеев, я уже говорил, был не худшим из них. Это мне подтвердил старый московский журналист Александр Лабезников — он в качестве зека наблюдал за Халеевым много лет. Разумеется, полковник был такой же хапуга, как все: бесплатная мебель, бесплатные ковры, бесплатные костюмы, пошитые лагерными портными. Дом, построенный за счет комбината. В сталинские времена такие Халеевы были удельными князьями. Ни горкомы, ни горсоветы не смели им перечить. Но наш интинский Халеев своей властью не слишком злоупотреблял. А когда времена изменились, сразу отдал свой дом под детский сад.
Этот детский сад Владимир Басов-старший снял в фильме «Случай на шахте восемь». Там это — дом не слишком положительного начальника комбината «Северуголь». И Халеев, встретив в Москве Лазебникова, жаловался:
— Вот ты обо мне написал объективно. А они в каком виде меня выставили?!
Честно говорю: мы не его имели в виду. Просто — «типичный характер в типичных обстоятельствах».