Лешка, классный автомеханик, вернул к жизни одну из них, совсем безнадёжную — и к его удовольствию Луй, как он его величал, расплатился долларами. Кстати, где-то я читал, что настоящие имя и фамилия Виктора Луи — Виталий Луй... Кадыков бывал на «фазенде» еще много раз, курируя луёвский автопарк, и ничего плохого о владельце не говорил.
А недавно Луи умер. Вот передо мной отрывок из американского некролога:
«...shadowy Russian journalist, who served as a conduit for the Communist Party and KGB to the west...
«Why do you people always call me a colonel in KGB?» — he once asked British writer Ronald Payne.
«Goodness, have you been promoted to general at last, Victor?» — replied Payne».
(TIME, Aug. 3, 92)[52]
Раз уж пошли цитаты, позволю себе еще одну — из «Рассказа о простой вещи» Бориса Лавренева:
«— Скильки ще гамна на свити!»
На пятом я встретил еще одного участника Большой Игры (опять литературная реминисценция: «Ким» Р. Киплинга, роман о мальчике-шпионе).
Это был очень славный паренек, бывший московский школьник Эрнст Кернмайер. В лагере его звали Сережей — мы познакомились еще на Алексеевке. А здесь он сказал мне — почему-то с виноватой улыбкой:
— Только я теперь Кернтайер.
Смена фамилии не имела ничего общего со шпионскими хитростями, просто перепутал буквы лагерный писарь. (Это еще что, я же рассказывал про «Сульфидинова» и «Парашютинскую».) А шпионом он-таки был — причем «двойником».
Сережа-Эрнст был сыном политэмигранта, австрийского коммуниста. В мои школьные годы я повидал их немало. «Шуцбундовцы» — так их называли. Что такое шуцбунд, я раньше знал, но теперь не помню. Дети шуцбундовцев учились сначала в немецкой школе — до войны была такая в Москве. Когда же ее в пору ежовщины прикрыли (и учителей, и родителей школьников почти всех пересажали), ребят перевели в обычные школы — в нашей училось двое или трое.
Сережа рассказал мне свою грустную историю.
Как только началась война, ему предложили добровольно отправиться в немецкий тыл разведчиком. Сбросили на парашюте где-то над Германией, дав задание: пробраться в Вену, где была явка.
Немецкий язык был для него родным. Маленький, щуплый, по документам он числился членом гитлерюгенда — молодежной нацистской организации. Не учли только одного: без взрослых ребятишки из гитлерюгенда путешествовать по стране обязаны были в форме. Взрослого при парнишке не было. Он был в штатском костюме — слава богу, хоть не советского производства. Правда, кепочка на нем была английская, что не намного лучше: при первой же проверке документов на вражескую кепку обратили внимание. Сережа не растерялся: объяснил, что отец служил в той части, которая первой вошла в Париж, и кепку прислал оттуда — как сувенир. Ему поверили. Поругали за то, что не в форме и отпустили.
Кепочку он выбросил. Но всё равно рано или поздно Сережа должен был попасться — что и произошло. В немецкой тюрьме его быстро раскололи и перевербовали. Через него в Москву потёк ручеек дезинформации — обычный трюк всех разведок мира. Это не помешало Советской Армии победить.
После победы Сережу в советской тюрьме раскололи с такой же легкостью, как в немецкой. Свой четвертак — двадцать пять лет срока — он честно заработал и потому не роптал на судьбу. А мне его было очень жалко...
Интеллигенция, согласно учению Маркса-Ленина — прослойка. В Минлаге прослойка эта была толще, чем в других лагерях. Попадали сюда и ученые мирового класса. Юлик рассказывал, что на 5-м он слышал отрывок спора, который вели два почтенных старца, пронося мимо него носилки с мусором:
— Но это же был паллиатив, согласитесь!!
В одном из спорящих он узнал знаменитого египтолога Коростовцева.
За недолгое свое пребывание в Сангородке я мало с кем из местной интеллигенции успел пообщаться. Почти всё свободное время проводил с Каплером, а свободного времени хватало: в ожидании отправки на шахту нас редко гоняли на работу.
Алексей Яковлевич был одним из самых уважаемых людей на ОЛПе. Уважалась и сама его должность «посылочного бога» (а про счетовода продстола зеки говорили: «хлебный бог»). Но Каплера любили не за должность.
Доброжелательность, которая была, возможно, главным талантом Каплера, воплощалась в добрые дела везде — и на свободе и в лагере. Знавшие его в Москве помнят, сколько начинающих сценаристов он за ручку привел в кинематограф. А на пятом все знали, что это он придумал «извещения».
Я уже говорил, что зекам Минлага разрешалось отправлять только два письма в год. А получать можно было сколько угодно — и писем, и посылок. Связь оказывалась односторонней. Домашние мучились неизвестностью, гадали: дошло ли письмо? Дошла ли посылка? И вообще — жив ли?.. В придуманный Каплером текст на узеньком типографском бланке «Посылку выдал........ Посылку получил........» нельзя было вписать ни слова — даже «спасибо». Но подпись-то там была, была дата — значит, жив пока еще!.. Слали посылки, конечно, не всем, но многим.