Сейчас вокруг меня много людей. С одними я говорю про политику, налогообложение, контроль над больницами для бедных и приютами для сирых и убогих… С другими – про воспитание детей, поэзию, тонкости толкования канонических текстов. И это неплохо, общение как правило и складывается из кусочков, одним интересно одно, другим другое. Но нет той свободы, когда ты знаешь, что можешь сказать всё, что думаешь, и тебя поймут, а если не поймут, то переспросят. Слишком велика дистанция между мной – государыней, и остальными – моими подданными, даже самыми ближайшими и доверенными.
На вершине всегда стоишь в одиночестве. И если находится человек, способный разделить с тобой эту вершину, то его уже никто не заменит.
– Женщина, – высокомерным тоном говорит Тайрен, хотя в его глазах пляшут смешинки, – ты слишком много себе позволяешь. Твой муж не обласкан, отчёт о поступлениях в его казну не проверен, сын не поцелован, а ты снова читаешь «Рассуждения мудрецов»!
– О муж мой, – стараясь придать себе самый смиренный вид, отвечаю я, – я делаю это в искреннем попечении о своём же супруге. Я не могу позволить ему сгореть от стыда от того, что у него такая невежественная жена!
– Что-о? Кто-то смеет обвинять мою императрицу в невежестве?
– Ну что вы, ваше величество, разве кто-то осмелится? Но если я не стану самосовершенствоваться, то тогда мне придётся целовать сына, проверять отчёты, обласкивать вас – а чем тогда займётесь вы?
– Э-э… – Тайрен трёт подбородок, задумчиво поднимая глаза к потолку. – Ну, думаю, что с целованием сына я управлюсь… После некоторой тренировки…
Мы оба смеёмся.
– А если серьёзно – ты же, вроде, уже читала всё Девятикнижие.
– Да, – киваю я. Девятикнижие – девять книг, основу основ всего здешнего образования, я разбирала ещё под руководством наставника Фона в Восточном дворце. – Но я нашла интересные комментарии к «Рассуждениям», и мне захотелось перечитать.
– А, – понимающе кивает Тайрен, и я вдруг вспоминаю, что первые пять книг Девятикнижия полагается знать наизусть, а те, кто претендуют на звание образованных, и все девять заучивают. Но мне, ввиду моего происхождения, делают скидку и довольствуются тем, что я опознаю самые расхожие цитаты.
– И всё же оторвись от своей древней учёности. Твоему императору срочно нужно, чтобы ты выполнила основные обязанности императрицы!
– Родила ему ещё детей?
– Именно! И мы должны как следует потрудиться, чтобы наше потомство было многочисленным и здоровым.
– Я растолстею, стану похожа на наседку и тебе разонравлюсь, – кокетничаю я. Вообще-то я редко выпытываю у него подтверждение его чувств, но иногда можно себе позволить, как позволяют вредный, но такой вкусный тортик.
– Что ты такое говоришь? Я буду любить тебя до конца своих дней.
И ведь Тайрен сказал правду, хотя тогда, конечно, он подразумевал долгую любовь, а не короткую жизнь. Но человек лишь предполагает. Кажется, это вечер был вскоре после того, как Тайрен вернулся из своего первого похода. Тогда я вместе со всей страной, прямо как в поговорке пережила наводнение и засуху и была безумно рада возвращению мужа и тому, что не нужно больше тащить на себе всё. Думала – сразу появится много времени, можно будет снова начать читать не только документы, гулять и играть с детьми… Но освободившееся время занимал муж. Впрочем, я была не в обиде. На следующий день мы вместе просмотрели пресловутый отчёт, а заодно поговорили о работе государственных мастерских и о том, что можно улучшить, и это одно из самых дорогих мне воспоминаний о Тайрене.
Тайрен был увлекающимся человеком. Когда он загорался чем-то, ему нужно было действовать сразу, немедленно, и попытка подрезать ему крылья причиняла ему прямо-таки физические страдания – чего не мог понять его отец. Когда Тайрен стал императором, он волей-неволей научился некоторой сдержанности, но стремление во что бы то ни стало добиться своего осталось неизменным. И потому я даже не пыталась отговаривать его ни от походов, ни от прочих начинаний. Иногда я пытаюсь себе представить – а что было бы, если б то, что он затеял, оказалось для меня неприемлемо?
Но судьба уберегла меня от такого испытания. Тайрен был прав – мы с ним совпали, как две половинки одной бирки. Муж мой, друг мой, ну почему ты должен был так рано уйти?!
Томик стихов Тайрена лежал на видном месте – иногда я брала его в руки, но редко перечитывала, ибо большую часть стихов знала наизусть. Теперь я открыла самый конец – на стихотворении, которым он когда-то завершил своё письмо мне, оказавшееся последним. И, хотя я понимала, что Тайрен, сочиняя его, был далёк от подведения итогов, но невольно именно так его прощальное стихотворение и воспринималось: