— Кого? — Сашулька страстно поглядел на девушку.
— Зачетку, придурок.
— A-а. Ага.
— Понял? Пусть заодно поцапаются дружки. Решай. Днем зачетка — вечером ландыш, — Георгий кивнул на колготки. — Пойду уложу.
Сашулька по-хозяйски развернулся к девушке, прикидывая, что… хорошо бы и ее того… в Пхеньян.
Георгий прошел к стойке.
— Славик, эту как звать? — без стеснения кивнул в угол.
— Ту? — Славик протирал тряпкой блестящую панель, — Светик.
— Объява?
— Стольник. Что, сладкого захотел, мерин подорванный? — Славик безмерно улыбнулся.
— А без хаты?
— Н-ну…
— Полтинник, — сказал Георгий, — и на ночь.
— Ишь, лошадь туберкулезная, — Славик задумался, положил тряпку, почесал ладонь. — Ладно. Только по дружбе. Когда нарисовать?
— Через пару дней, — Георгий стоял сух и деловит.
— Запиши телефон, волк. Позвонишь, когда надо.
Гена Хериков и Шнурко, как сдружились на подфаке — в качестве соратников по партии и на основе общего взгляда на дисциплину в стране — так и прибыли кассетой на стационар, прямо в корейскую группу. "Сапог сапога видит издалека", — говорил Арсланбек. Хотя Шнурко был москвич, а Хериков — донецкий, они до того шли друг к другу — первый как бы немного вогнутый, другой как бы немного выпуклый, — что их двоих окрестили в купели восточного отделения как одного. Окрестили, не заглядывая в святцы — Шнухер. В слове имелось что-то неуловимо-еврейское, но этим пренебрегли.
— Шнухер! — кричал Уткин бригаде студентов, умостившейся под забором стройки перекусить (Пабашкин — отдельно, спиной, с гигантским маминым гамбургером, который держал у рта обеими руками, так что делалось даже страшно — всунет ли? Он всовывал).
Друзей регулярно ставили в начальники на полезных работах — овощебазах, встречах глав дружественных государств с детсадовскими флажками в руках, а также на строительство Дипакадемии по улице Лобачевского. Чередовались они так: сегодня на субботнике Хериков — вообще главный, а Шнурко — бригадир, завтра на воскреснике ответственный — Шнурко, а Хериков — старший по людям. И деканат был спокоен, как танк. Там знали, что вы, друзья, как ни садитесь — Шнухер заставит вас подскочить и приняться за работу.
— Шухер! — кричал Уткин, — Шнухер идет!
Народ панически засовывал остатки пищи в рот, Пабашкин долго потом еще чего-то покашливал, как-то горлом рычал и, накачав в рот слюны, громко сглатывал.
Шнухер выворачивал из-за угла, рука об руку, икая от холодного пива и сразу издалека моментом прикидывал — налицо ли личный состав, давно ли сидят, и не наведывалось ли случаем начальство.
Крупным шиком было — прийти на стройку в джинсовом костюме рублей за четыреста. Потому что бригаду тогда волей-неволей до вечера свербила мысль: "Угу. Такая вот, значит, рабочая одежда? Угу. Это какая же, значит, в таком случае нерабочая?" Особенно подобная расточительность угнетала Херикова. И он выбирал товарищу работку послаще — где-нибудь на цементном складе или в гуще картофельного, а лучше — капустного бурта позапрошлогоднего урожая.
— Что там случилось, это правда, Гоша? — Татьяна нетерпеливо налетела на него первая. — Что за собрание?
Георгий остановился. Она позабыла убрать зонт, и так и спросила сквозь прозрачный колокол в цветах, обнявший ее по плечи.
Шел поздний несильный дождь.
Георгий не отвечал, она ждала, колокол с ее лицом чуть покачивался в сером московском дождевом веществе.
Покусывая губы, Георгий испытующе смотрел через пленку с нездешними цветами. Как упрямый бычок, он, понимая, что нехорошо — капризничал, и не хотел соображать — почему.
Она забеспокоилась — серые глаза меж капель тревожно обегали его лицо.
— Ну, что там натворил-то?
— Натворил. Да понимаешь, блин…
Георгий коротко пересказал суть, опустив мотив женитьбы.
— Ах, нехорошо, — Татьяна покусала губы, как кусал Георгий. — Ну, согласился бы на а-ха-четверку, подумаешь?
— Правда? Спасибо! Через месяц распределение.
— Ну и что? — подхватила Татьяна, — это же не язык?
— Я, в отличие от других, рассчитывать могу на себя одного.
Она остановилась, зашла спереди, все держа его под руку, заправила под капюшон дугой выдавшийся наружу локон:
— Но…
— Что?
— Разве… разве так уж а-ха-некому будет помочь?
— Что ты имеешь в виду? — Георгий почувствовал, как стукнуло сердце. — Если моего замминистра, то…
Татьяна, зажмурившись, мотнула головой, отгоняя несмышленость, потом проницательно посмотрела снова.