"Что можно сказать о 25-летней девушке, которая умерла? Что она была молода и красива. Что она любила Моцарта и Баха. И "Битлз". И меня".
Там-то, в истории чужой любви, Георгий и вычитал рецепт для своей мятущейся души. Эта бедная девушка, которая потом умерла, полюбила сына миллионера — ну, так бывает. И любимый в раздумье однажды и задал ей коренной вопрос: "Послушай, ты ведь любишь меня самого? Или деньги моего папы? Как ты думаешь?" На что она с гениальной американской простотой ответила: "А я не знаю! Я же не машина. Я не могу разделить на кучки и уложить по полочкам: здесь — твое качество сына миллионера, сюда — твою доброту, а тут будет мужество и красота. Я сразу ведь знала, что ты из богатой семьи. Я люблю тебя!"
Примерно это ответила по-английски девушка. Боже мой! Перевернув ситуацию наоборот, и опрокинув на себя, как опрокидывают шайку в русской бане, Георгий взорлил от радости на седьмое небо. И с этой минуты совершенно бросил размышлять на трудную тему: какого черта! История любви! Более 1 миллиона экземпляров продано за 5 лет! Эх, пусть дни ухо-одят безвозвратно — все равно, я каждый день и час, что жить мне суждено, люб-лю тебя.
— О! — сказал Георгий, принимая из рук Сашульки зачетку парторга. — Ишь ты, красивая! — он внимательно осмотрел непривычную синюю обложку старого образца.
Георгий не понимал как следует, какого рода игру он затеял на этот раз. "А что остается? — думал, лежа в постели, закинув руки за голову и мрачно глядя в потолок. — Они меня вынудили. И я плачу той же монетой. Сказано — чем меряешь — тем и тебе отмерится. Так что имею право''. Кто были эти "они" — представлялось не очень ясно. "Ну эти… все… с подфака… Хериков… враги, в общем". Что за враги, почему они так ненавидят Георгия и портят жизнь — размышлять было гораздо скучнее, чем бороться. "Враги, да и все. Скоты, короче".
Подготовительный факультет, надо сказать, был задуман с размахом и правдой XXII съезда партии. Хотелось, чтобы к детям рабочих и крестьян гоже приблизить эру светлых годов: дать шанс пройти в дипломаты.
На подфак, если коммунист, брали без экзаменов. Лозунг: "Партийность — гарантия знаний!" — встал в повестку дня как никогда остро.
Благое намеренье вышло, конечно, боком. Сын рабочего и крестьянина, поступив на подфак, быстро соображал — что в институте к чему. И, сообразив, с ужасом видел: рассчитывать не на что, потому что не на кого. Потому что он здесь — отставной козы барабанщик.
— Детям что? — с обидой спрашивал, бывало, Шнурко, — дети и так поедут. А я? — он перебирал желваками. — Детям незачем дергаться. А мне?
Да, жизнь заставит. Решив так, Георгий снова засыпал. Проснувшись около часу, мучился сожалением — зачем так спал, день на исходе. Но что-то случилось с механизмом бодрости. Организм противился допустить в голову мысль — дневную, жестокую, облитую заботой или шумом совести. Но совесть шумела, невзирая на уговоры. "Мы — дети страшных лет России, — думал диковатые мысли Георгий, заложив руки за голову. — Дети — еще куда ни шло. Внуки — вот где мертвая жуть. Герой нашего времени не ложится на амбразуру. Герой нашего времени хочет в Америку.
Хериков, как по маслу, получил выговор "за утерю зачетной книжки в ответственный момент сессии". На него стало жалко смотреть — словно из надувной игрушки выпустили воздух.
— Ничего, Геныч, все бывает, — Георгий сочувственно похлопал по плечу. — Куда же она делась, черт?
— Не знаю, Гоша, — грустно ответил Хериков, — была у сумке.
Он весь размягчился, в нем словно поселилась элегия. "Что, сволочь? — думал Георгий, отойдя, — несладко железному комиссару? Теперь хоть на человека стал похож". Он даже гордился, что оживил мертвую душу. "А говорят — филиппинские хилеры, филиппинские хилеры. На хрен хилеров!"
— Сашик, Пхеньян приближается семимильными шагами, — прокомментировал выговор Георгий.
— Ну, ты мужик, — сказал Сашулька.
— Дела идут, контора пишет, — Георгий весело постучал пальцами по воздуху. — Сегодня на лекции — часть вторая. Будь готов к борьбе за дело корейского народа!
— Ага, — сказал Сашулька.