— Как не занимаемся! — встрепенулся полковник. — Конечно, занимаемся.
Я отодвинул шторку и глянул в иллюминатор. Казалось, небо и земля поменялись местами. Все пространство внизу было усыпано тысячами маленьких звезд, слабо мерцавших в ночи. Над головой же клубилась кромешная тьма.
— Скорее всего это Рабатак, — предположил полковник.
— А не Айбак?
— Может быть. Когда прилетим, я дам вам кассету с допросом одного из дезертиров.
— Сухаревская амнистия на него не распространяется?
— Пока Указа Президиума Верховного Совета не было, нас она, если честно, мало волнует. — Полковник улыбнулся и подмигнул мне: — Политика политикой, а солдат в узде держать надо. Так-то.
— Что сейчас с Целуевским? — спросил я.
— Это тот, что вернулся прошлой осенью из США?
— Да.
— Его дело прекращено. Парень попал в психиатрическую лечебницу. Хотите чаю? У меня хороший, индийский…
— Хотите чаю? У меня хороший, индийский… — Рита Сергеевна Переслени, маленькая, чахлая, прежде времени состарившаяся женщина, разгладила видавшую виды скатерку на круглом столе и пошла неверной, шаткой походкой на кухню в дальний конец коммуналки.
В этой московской квартире стойко пахло бедой и одиночеством. Жалобно скрипели половицы под старческими ногами ее обитателей. Холодно, в такт громыхавшим на дороге грузовикам, позвякивали замызганные стекла в окнах.
Юрий Сергеевич Кузнецов, брат Риты Сергеевны, прикрыв за ней дверь, опять сел в кресло и закурил папироску. Сморщив кожу на переносье, сказал почти шепотом:
— Знаете, сохнет она по нем. Истосковалась вконец. Я гляжу на сестру: у меня, у старика, сердце закипает. Последнюю рубаху отдам, только бы увидеть ее улыбку. Хоть разок…
Глаза его слезились. Но вместо того, чтобы вытереть их, он снял массивные очки и протер краем выпущенной рубахи толстые линзы.
Учился он в школе номер восемьдесят три. — Юрий Сергеевич опять надел очки, ударил по ним пальцем, чтобы переносица лучше вошла в пах. — Знаете, тут неподалеку: восемнадцатый троллейбус, остановка "Школа"… Окончив восьмилетку, пошел в ПТУ. Потом работал на заводе "Салют". Одиннадцатого мая восемьдесят третьего Алешку забрали в армию. С тех пор ни она, ни я его не видели.
Я услышал шаги Риты Сергеевны. Остановившись, она поставила звякнувший крышкой чайник на пол, открыла дверь, опять нагнулась, взяла чайник, тихо вошла в комнату.
— Когда мы прощались на вокзале, — брат помог сестре расставить три чашки на столе, — бабушка Алешки навзрыд плакала.
— Двух других внуков провожала спокойно, — сказала Рита Сергеевна, доставая из рассохшегося буфета песочное печенье, — а Алексея моего — с ревом. Словно предчувствовала беду.
— Отбыл Алексей шесть месяцев в ашхабадской учебке, — по-стариковски вздохнул Юрий Сергеевич, — потом — Кабул. Потом — часть где-то в горах. Потом…
— Потом, — подхватила Рита Сергеевна, — двадцать шестого января восемьдесят четвертого года из Краснопресненского военкомата сообщили, что сын мой, Алексей Владимирович Переслени, пропал в Афганистане без вести.
Она закрыла лицо штопанным-перештопаным фартуком и сидела так несколько минут без звука и движения.
Юрий Сергеевич приставил указательный палец к губам: — Тссс…
За окном темнело. Августовский дождливый день шел на убыль. Он умирал, уступая место теплой, душной ночи, не обещавшей прохлады.
— Замаялась она, — сказал, помолчав, Юрий Сергеевич. — С утра до ночи работает в "Узбекистане", выпекает чебуреки. Там духота, крики, пьяные…
Женщина оторвала фартук от глаз, посмотрела на меня внимательно-жалко. Спросила чуть севшим голосом:
— Скажите, вы из КГБ?
— Нет, — улыбнулся я, — из "Огонька".
— Из журнала? — оживился брат.
— Из него самого. — Я попросил папироску.
Так когда вы уезжаете в Америку? — Юрий Сергеевич встал с кресла и сел к столу. Отломив кусочек печенья, он макнул его в чай.
— Завтра. Очень хочу повидать вашего сына, но, к сожалению, у меня нет его адреса.
— Какой он, Алешка, теперь? — задумчиво произнес Юрий Сергеевич и подул в чашку.
— Возмужал, крупнее стал, горделиво сказала Рита Сергеевна. — Вот его фотка. Он мне недавно прислал. Правда, малость подурнел с лица. Уж не мальчик. Любашка, дочка моя, едва признала брата.
Она подошла к комоду, достала из хрустнувшего ящика картонную коробку. Бережно обняв ее руками, поднесла к столу.
— Видите, — она протянула мне несколько писем и цветную фотографию, — это мой Алексей… На фоне собственной машины и гаража в Сан-Франциско.