Рита Сергеевна успокоилась. Она упрямо смотрела в окно. По ее лицу мелькали слабые блики света.
— И письма не его, — упавшим голосом сказала она. — Все написаны под диктовку. Я своего Алешку-то как-нибудь знаю. Не его письма.
— Честно говоря, — признался я, — не могу понять до конца вашу логику.
— Логика простая, — попытался объяснить брат. — После смерти отца Лешка остался единственным мужчиной в доме. Матери помогал во всем. Иной раз о друзьях забудет, но Риту — никогда… Вон он пишет, у него теперь машина, гараж, дом… Да если б это наш Алешка был, он себе бы отказал, но матери помог. Ведь знает, в какой нищете она живет!
— Как же ему вам из Сан-Франциско-то помочь? — опять не понял я.
— Денег бы выслал! — отрезал Юрий Сергеевич.
— В почтовом конверте?
— В почтовом конверте! — подтвердил он. Немножко подумал и опять поманил меня пальцем: — Есть верный способ проверить, Алешка это или же его двойник — агент. Алексей в детстве посадил дерево рядом с нашим деревенским домом. Спросите того человека при встрече, что это было за дерево? А потом сообщите нам — вот мы и проверим…
— Хорошо… Скажите, когда вы получили первое письмо от Алексея? — спросил я.
— Давно. — Рита Сергеевна продолжала смотреть в окно.
Юрий Сергеевич барабанил пальцами по столу.
— Можно глянуть? — спросил я.
— У нас его нет, — ответил Юрий Сергеевич, глядя перед собой.
— Где же оно? — не унимался я.
— В КГБ, — сказала Рита Сергеевна. — Я сама отнесла его в КГБ в тот же день, когда получила.
— Зачем? — спросил я, чувствуя, как вянет мой голос.
— Эх, молодой человек, — посмотрел мне в глаза Юрий Сергеевич. — Были бы вы моим сверстником, испытали б то, что пришлось мне, не задавали бы этих вопросов…
Рита Сергеевна подлила себе в чашку воды из остывшего чайника.
— Хотите, подогрею? — предложила она.
— Спасибо, — поблагодарил я. — Мне уже пора… Скажите, это русская фамилия — Пе-ре-сле-ни?
— Почему вы спрашиваете? — В глазах брата появился легкий налет страха.
— Любопытства ради. Впрочем, если не хотите — не отвечайте…
— Нет, почему же? — Юрий Сергеевич встал из-за стола и, упершись в него пальцами, глядя на сестру, объяснил: — Я думаю, что корни итальянские. Но, во-первых, это все было давно. А, во-вторых, фамилию Переслени носил Ритин муж. А он, как вы знаете, уже лет пятнадцать назад отошел в лучший мир…
— Может быть, вы передадите Алексею что-нибудь на память из дома? — Рита Сергеевна опять обняла картонную коробку, прижав ее к груди.
— Пожалуйста, — согласился я. — А что именно?
— Можно расческу… — Она принялась торопливо перебирать бумаги, документы и вещи, лежавшие в коробке. — Нет, расческу я оставлю себе… Она еще пахнет Алешиными волосами… Вот, если хотите, его профсоюзный билет, а?
— Давайте. — Я взял зеленую книжечку из ее рук. — Алексею, если наша встреча состоится, будет приятно подержать его.
— Вот тут есть фотография, — показала Рита Сергеевна. — Алеше на ней всего лет пятнадцать.
— …Так что вы взяли с собой в Сан-Франциско профсоюзный билет, письмо от дяди и телефон любимой девушки? — спросил прокурор, демонстрируя профессиональную память и умение слушать.
— Да, — ответил я. — И еще текст Сухаревской амнистии. А любимой девушке вы позвонили?
— Конечно. Но ее не оказалось дома: Ирина отдыхала где-то на юге.
— Ну, не томите, — улыбнулся прокурор, — что же было в Сан-Франциско?
— Знаете, — сказал я, — это мне было надо вас расспрашивать, а не вам меня. Я же журналист. Вот уеду с пустым блокнотом, а виноваты будете вы.
— У журналистов, прокуроров, следователей и разведчиков, — заметил он, — есть одна общая черта.
— Это какая же?
— Все они душу готовы запродать ради интересной информации.
…Солнце взлетало над Сан-Франциско быстро-быстро, словно желтый воздушный шар. И уже часам к девяти утра город был до краев залит воскресным солнечным половодьем.
На западной его окраине шумел океан, тщательно вылизывая бежевые пляжи. Соленый ветер сквозняком носился по аккуратным улочкам, шумел в пальмовых листьях, гладил теплой ладонью лица людей.
Сан-Франциско показался праздником после долгих удушливых будней Нью-Йорка. Золотисто сияя в лучах спелого летнего солнца, он напоминал зрелую, налившуюся соками, готовую радостно треснуть от распирающих молодых сил желто-оранжевую дыню.