На самые простые вопросы Марина отвечала с оттяжкой и влажно прикрывала глаза, словно внушая: поняла, но нельзя же так, в самом деле, прямо… И собеседник, слегка озадачившись, поневоле принимался мучиться нетерпением.
Заместитель декана Баранович норовил при встрече погладить по плечу и, тушуясь, спросить: "Мариша, а как здоровье у п-папы?"
— Зда-аровие? — не торопясь, переспрашивала Марина и на миг закрывала глаза. — Хра-ашо. Что-нибудь пре-едать?
— Нет-нет, — вздрагивал Баранович, — я так… Ну, иди-иди, учись, — и долго глядел вслед взглядом счастливого учителя.
Неспешный голос она еще старательно пропускала через губы, рисунком в точности похожие на "львиный зев", толь-ко красный, и губами преувеличенно и однообразно шевелила как если бы беззвучно делала "чмок-чмок".
За вратами открылась зала: громадная мебель черного цвета под лаком с какими-то головами, хвостами, барельефами и выпуклостями представляла единый демонический ансамбль с казенным налетом — на ней написано было, что она — государственная. Тут же Георгий и разглядел: внизу каждой секции имелась бирочка с инвентарным номером.
Георгий подошел к книжному шкафу и, наконец, вздохнул открылась причина глядеть внимательно. Шкаф был заставлен странными книгами в одинаковых белых переплетах.
Можно? — Георгий открыл тяжелую дверцу, достал наугад книгу: Александр Солженицын "Красное колесо". Георгий удивленно раскрыл обложку: издательства не было. Перевернул — цены тоже. Достал другую: Василий Аксенов В поисках грустного бэби", третью: Сайрус Вэнс "Мао Цзэдун против советского социал-империализма". Тут заметил вверху обложки серенькие буквы: "экз. № 131". На других — та же надпись.
— Что, клевые книги? — спросил Шамиль.
— Откуда это, Шамиль?
— От верблюда.
— Нет, ну… что за издание?
Шамиль пожал плечами:
— Дед получает. Им переводят, чего выходит клевого в мире, кажется, в триста экземпляров. Выдают по номерам, гак что губы не раскатывай — читать только здесь.
— Сам-то прочел?
— А? Слушай, что это нас не кормят? Галька-а! — закричал он.
В эту минуту в дверь вкатилась тележка, крытая поверху снежной салфеткой, за ней кралась женщина средних лет в белом переднике.
— Что там сегодня? — спросил Шамиль.
— Курица, — ответила женщина заискивающе.
— Давай. Чуваки, к столу. Водку принесла?
— Шамик, так…
— Чего "Шамик"? Тащи, дед не узнает. Если что, скажешь — я взял на день рождения. Давай-давай, побыстрей, а то простынет.
Дед находился с родителями Шамиля в отпуске в Ливадии, отпуск брал всегда в сентябре, "когда уборка кончается" — объяснил Шамиль. Георгий кивнул, не сразу разобрав таинственную связь уборки и соцкультбыта. В присутствии деда ни один посторонний человек на дачу не допускался. "Безопасность", — подняв палец, пояснил Шамиль. Марина с Георгием согласно кивнули.
Летом Марина страдала от того, что без спросу лупился нос, а все лицо, вместо желанной смуглости, обретало вареный красный цвет. Красный кругляш в обрамлении выгоревших до истошной белизны волос — не лучшая гамма, даже и для неприхотливого славянского глаза.
Таким образом, сентябрь поневоле был для Марины месяцем в высшей степени неблагоприятным.
После ужина поднялись, прихватив водку, во второй этаж, в покои Шамиля. После водки Марина раскраснелась, сняла джемпер, расстегнула две пуговички на ковбойке, завиднелась белая искорка лифчика.
— Ландыш, у тебя, говорят, с Хериковым роман? — сказал Шамиль, полулежа на двуспальной кровати.
— Эта-а кто — Хериков?
— Гогин парторг, — Шамиль кивнул на Георгия, — с подфака.
— Ты что, у-упал, цыпа? Откуда он, твой Хериков? Эта-а что, кличка?
— Откуда, Гога?
— Из Донецка, — весело сказал Георгий и кашлянул, вспомнив внезапно, что тоже не из Нью-Йорка.
Марина посмотрела на них, как на больных.
— А что, Донецк — хороший город, — сказал Шамиль. — Там же эти… месторождения.
Танцуя, Марина извивалась в руках Георгия, то боком, то поворачиваясь спиной, он держал тогда сзади за плечи, а она, опустив руки, легонько трогала его бедра и чуть царапала указательными пальцами джинсы. Перехватывало горло, кружилась голова, ни в какую баню уже не хотелось…